Санта-Барбара

— Успокойся, папа. Все будет нормально. Я тебе клянусь. Спасибо за танец.

А в это же время у ворот имения Мейсон вел парламентские переговоры с двумя-тремя журналистами, окруженными группой зевак.

— Я повторяю, что господину Кепфеллу нечего вам сказать. Освобождение Джо Перкинса под честное слово — это легальное решение, которое сейчас не следует комментировать. Все это, однако, не мешает нам оставить за собой право проанализировать это решение с помощью наших собственных юридических служб. Но я боюсь, что их выводы не будут сильно отличаться от официальных. Спасибо, дамы, спасибо, господа. Вы также понимаете, что свадьба моей сестры должна проходить в спокойной обстановке. Я лично буду держать вас в курсе событий — заверяю вас в этом. А сегодня действительно, еще слишком рано.

Он закрыл ворота сада и направился к праздновавшим, когда Сантана подошла к нему сзади. Мейсон считал ее красивой и напоминал ей об этом при каждом удобном случае. На этот раз она показалась ему еще более очаровательной. От его взгляда не утаилось, что она была возбуждена, но это прибавило очарования ее лицу, отливающему медью, и блеска глазам, которые никогда не были так черны, как в этот момент. В руках она держала белоснежный капор и, кажется, куда-то спешила. Ее решительный вид ничуть не озадачил старшего сына Кепфелла.

— Ты уже убегаешь, красавица? Куда же ты спешишь: к любовнику или к жаркому, которое ты забыла в печке? Если это жаркое, то я тебя прощаю при том условии, что могу разделить эту трапезу с тобой, — игриво заговорил он.

Сантана остановилась, поскорее машинально, не осознанно, и ничего но ответила.

— Все-таки куда ты спешишь, Сантана? — продолжал настаивать в той же манере Мейсон. — Келли и Питер еще даже не разрезали праздничный пирог. И кроме того, я не прочь поскользить с тобой по благородному паркету моих предков.

Молодая женщина посмотрела на него долгим отстраненным взглядом, и вдруг лицо ее исказила странная гримаса. Она засмеялась каким-то внутренним неслышным смехом, и заместитель прокурора понял, что тут что-то не так.

— В чем дело, Сантана? — в замешательстве спросил он. — Что с тобой такое?

— Я его убью! — почти выкрикнула молодая женщина в лицо Мейсону.

— Что-что? Убьешь? Кого?

— Джо Перкинса. Он в Санта-Барбаре. Я отомщу ему за смерть Ченнинга.

— Успокойся, Сантана! Не говори глупости! Есть другие средства. Я и отец...

— Ты... Ты не помешал убийце Ченнинга свободно разгуливать на свободе, не помешал ему добраться до нас. Всем все равно, никому нет дела... Ну уж я-то убью его!

— Послушай меня. Я тебе обещаю, что все улажу. И, кроме того, как же ты его убьешь?!

Она порылась в сумочке и вынула оттуда револьвер.

— Вот так.

Мейсон сделал резкое движение к Сантане, и та от неожиданности выронила револьвер. Несколько секунд они молча смотрели на него, потом Мейсон наклонился и положил револьвер К себе в карман.

— Можно узнать, откуда он у тебя? Значит, так ты ходишь на праздник!

— Отдай! — крикнула молодая женщина.

— Сначала ответь, где ты взяла револьвер, Сантана?

— Ты хорошо знаешь, что мы живем в стране, где эти вещи находятся во всех шкафах и комодах. Отдай мне его!

— И не подумаю. И сейчас же отведу тебя к себе.

ГЛАВА 4

Мариса Перкинс выглядела немолодой: слишком нелегкой была у нее жизнь. Лицо ее преждевременно состарилось, и глаза потускнели. Но она сохранила прямую осанку, и ее природная стать под жестокими ударами жизни приобрела еще большее благородство. Она не могла насмотреться на Джо после долгой разлуки, а он жадным взглядом окидывал каждый предмет, находившийся в доме, ощупывал стены, мебель, каждую мелочь.

— Да, ты у себя, Джо. Молодой человек повторил:

— У себя.

— Твою комнату сохранили в таком виде, в котором ты ее оставил, почти.

— Почти?

— Ну, я сюда поставила свою швейную машину, но ты можешь ее отсюда убрать.

— Это неспешно, мама. Все осталось совершенно так же, как в моих воспоминаниях. Я обожаю этот дом!

— О, Джо! Когда ты ушел, ты был еще ребенком, а теперь ты уже мужчина.

Они услышали шаги во дворе и голос отца Джо:

— А, Джо вернулся.

Прихрамывая, отец переступил порок комнаты и остановился, не сделав ни одного шага по направлению к сыну.

— Значит, ты освободился.

Но это был не вопрос. Это было не восклицание. Слова были сказаны без всякого выражения, но в глазах отца виднелся какой-то недобрый блеск, который заставил встревожиться Марису Перкинс.

Дверь в кухню была приоткрыта, и в нее легко проскользнула молодая девушка, державшая в одной руке сэндвич, а в другой — пляжную сумку. Ее нельзя было назвать красавицей, но ее волосы были тщательно завиты, а фиалковые глаза лучились каким-то особенным светом.

— Что, папа? — удивленно спросила она.

У нее был грудной приятный голос. Джо улыбнулся, глядя на сестру, которую помнил еще ребенком и теперь увидел в новом статусе старшеклассницы. Она ему нравилась. Молодой человек знал, что ему нужно будет заново знакомиться с Джейд, с этим теперь совершенно незнакомым существом, у которого за эти пять лет жизнь шла вперед, в то время как у него она остановилась. Едва Джейд увидела Джо, она сразу же бросилась ему на шею, словно они расстались вчера.

Отец так и не переступил порога. С некоторого времени жизнь для него стала сплошной болью. И его нога, неподвижная наполовину, была не единственной причиной этой боли. Это было одно из несчастий в длинной цепи. Одно из несчастий, которое, несомненно, повлечет за собой еще другие. Он так и не ответил на приветствия своей дочери. Джейд не была, в строгом смысле этого слова, для него несчастьем. Но, конечно, она составляла для него проблему, как составляло проблему все то, что двигалось, все, что жило вокруг него. В отличие от Джо, он не расставался с ней все это время и видел, как она расцветает, как превращается из ребенка в девушку.

— Значит, ты освободился.

Он снова машинально повторил свою фразу каким-то неживым и безразличным тоном. Перед ним стоял его сын, сын, которого он только что продал. Он даже не знал почему. Из-за привычки к подчинению, из-за усталости, да просто из-за трусости Джои Перкинс, как старая лошадь с разбитыми ногами, которой надели наглазники для того, чтобы она продолжала свою дорогу, уже давно потерял всякую способность к сопротивлению.

Сегодня утром у него попросили высказать: верноподданнические чувства, и он сделал это, сделал, и глазом не повел. Господин Кепфелл, надо сказать, обставил это дело, как подобает. Вызванный секретаршей, Перкинс явился на виллу словно какой-то крестьянин, которого вызывают в замок и который, как бы не предстать пред грозные очи господина графа, стоит и теребит шапчонку. Кепфелл был щедр и изъявил ему честь, приняв в маленьком салоне и поставив перед ним стаканчик виски. Тон, который он принял, был смесью сердечности и доверительности.

— Джон, я попросил вас прийти, чтобы предложить вам сотрудничество. Позвольте мне быть откровенным. Возвращение вашего Джо может принести нашей семье, моей дочери Келли в особенности, кучу проблем. У меня и так из-за Джо было много неприятностей. Если не считать того, что я пережил смерть моего сына. Короче, с меня достаточно, и я не хочу подвергать, себя и свою семью риску.

Шапчонки не было у Джона под руками, поэтому он принялся постукивать по стаканчику виски пальцами. Последовавшее за этим молчание красноречиво говорило о том, что хозяин ждет некоего знака согласия. Перкинс поспешил удовлетворить его желание.

— Я понимаю, господин Кепфелл. Джо, конечно, наделал делов. Разрушил все то, что вы с таким трудом создали. Что правда, то правда.

— Значит, мы с вами договорились.

Кепфелл встал — последнее слово должно было быть произнесено стоя. Он протянул руку Джону Перкинсу.

— Сделайте все, что можете, чтобы искупить то, что было сделано. Конечно, никто никогда не вернет мне моего сына, но по крайней мере нужно избежать новых несчастий. Джон, я бы предпочел, чтобы Джо принял решение не задерживаться в Санта-Барбаре.