Настоящий (ЛП)

− Мне очень жаль, − плачу я, каждая моя часть подергивается, когда слезы вырываются из меня таким самым образом, как однажды шесть лет назад. − О боже, я сожалею, я так сожалею!

Он также шмыгает носом, затем отстраняется и вытирает собственные щеки.

− Я знаю Би, я не знаю какого черта… Это просто… Я не знаю, что, черт возьми, здесь произошло. Иисус!

К нам подходит Тренер, его лицо мрачное, глаза также полны слез и разочарования.

− Они подозревают сотрясение мозга. Его зрачки реагируют неправильно.

Мои глаза снова наполняются влагой, и в горле затягивается узел, когда Райли следует за Тренером. Нора. Ох, черт меня побери, мне все еще нужно дождаться Нору! Я хватаю Райли назад, грозится выйти больше слез, когда я понимаю, что не могу поехать с ним.

− Райли, моя сестра! Я сказала ей встретить меня здесь.

Он понимающе кивает.

− Я напишу тебе название больницы.

Несчастно кивая, я смотри ему вслед, вытирая слезы и даже не зная, что делать с вихрем эмоций внутри меня. Я отчаянно хочу пойти с Ремингтоном, но я не могу попросить Райли поменяться со мной местами. Нора его не знает, она может передумать, если увидит его вместо меня. Клянусь, это самая трудная вещь, что я когда-либо делала, смотреть, как его увозят, полностью окровавленного, и не бежать за ним.

Я прислоняюсь к двери женской уборной и жду, жду, беспокойная от тревоги и испуганная от того, что я только что видела.

Мой разум вращается, и я чувствую, что скоро я проснусь, и пойму, что это просто плохой сон, и Реми только что не совершал самое болезненное почти-самоубийство на ринге.

Но он совершил.

Он так поступил.

Мой Реми.

Мужчина, который играл мне «Iris.»

Мужчина, который смеется со мной, бегает со мной, и говорит, что я маленькая петарда.

Самый сильный мужчина, которого я когда-либо знала, и тот, кто был самым нежным со мной.

Тот, который немного плохой, немного сумасшедший, с которым мне немного трудно справится.

Когда проходит три часа, я убегаю в слезах, и также теряю надежду. Нора не приходит. Ремингтон просто позволил себя избить до сотрясения мозга, и мне сообщили, где его зарегистрировали.

И когда я иду вызывать такси, я чувствую, что внутри я разбита, и это никогда больше не излечится.

В больнице он находится в отдельной палате.

Первую неделю я сижу на кресле и смотрю на его красивое лицо с трубкой, что помогает ему дышать, и я плачу от гнева, разочарования и беспомощности. Иногда я надеваю на его красивую голову наушники и включаю ему каждую песню из тех, что мы играли друг другу, ожидая увидеть, как дергаются его глаза, или какие-то признаки мыслей у него внутри. В других случаях, я выхожу в коридор просто для того, чтобы разбудить свои ноги и руки, которые заснули. Я не видела Пита, и никто не говорил мне, где он. Сегодня Райли заглядывает в зал ожидания, где я безжизненно смотрю на свою пачку арахиса. Я просто не знала, что взять, чтобы было в среднем здоровым, и я уже покончила со всеми гранолами. Думаю, я потеряла немного в весе, потому что мои джинсы свободно висят на бедрах, но мой желудок почти так же закрыт, как кулак, и несколько раз кажется, расслаблялся достаточно, чтобы позволить мне что-то съесть, мне в горло ничего не лезет.

− Он очнулся, − говорит Райли.

Моргнув, я моментально становлюсь на ноги. Я бросаю не съеденную пачку арахиса на свободное кресло возле меня, и затем бегу по коридору, останавливаясь и смотря на дверь его палаты. Боясь увидеть его. Боясь того, что собираюсь сказать.

Эти несколько дней я много думала. Фактически, это все, что я делала. Но мой ум становится пустым от всех мыслей, когда я ступаю внутрь. Глубокая темная боль переполняет меня, когда я подхожу к кровати. Я подумала, что уже онемела, но это не так. Я медленно делаю шаг, и мои глаза фокусируются на том самом месте, где, казалось, вращался мой мир. И я вижу его. Его глаза открыты. Мне все равно, какого они цвета. Он все еще Ремингтон Тэйт, мужчина, которого я люблю.

С ним все будет в порядке, а со мной нет. И не думаю, что когда-нибудь будет.

Слезы вырываются, и все вдруг, все мои мысли обрушиваются на меня. Я столько всего должна сказать, а я просто стою посреди комнаты и проливаю слезы. Мои слова злые, но они звучат едва понятно сквозь рыдания.

− Как ты ппосмел заставить мменя смотреть на эээто… как ты мог стоять там и заставить меня смотреть, как оон уничтожает тебя! Твои кости! Твое лицо! Тты… был… моим! Мне… принадлежал… Как ты ссмеешь ломать себя! Как ты смеешь ломать меня!

Его глаза также становятся красными, и я знаю, что мне следует остановиться потому, что он даже не может мне ответить, но эта дамба открыта, и я не могу остановить этого, просто не могу. Он заставил меня смотреть, и сейчас я заставлю его слушать меня, что его тупое чертово дерьмо сделало со мной!

− Ввсе, что я хотела, это помочь своей сестре и не вввтягивать тебя в неприятности. Я также хотела защитить тебя, позаботится о тебе, быть с тобой. Я хотела оссстаться с тобой до тех пор, пока бы ты не устал от меня, и не нуждался бы во мне. Я хотела, чтобы ты любил меня потому, что я… я… О, боже, но ты… я… не могу. Я больше не могу. Тяжело наблюдать за тем, как ты дерешься, но смотреть, как ты убиваешь себя это… я не буду этого делать, Ремингтон!

Он издает болезненный звук в постели и пытается пошевелить хотя бы одной рукой в гипсе, а его глаза горят красным, разрывая меня.

Я не могу вынести того, как он смотрит на меня. Как его глаза вцепились в меня. Уничтожая меня.

Горячие слезы продолжают стекать по моим щекам, когда я поддаюсь безрассудному импульсу и подхожу к нему. Я прикасаюсь к его свободной руке и склоняю голову к его груди, поднимая его пальцы и лихорадочно целуя костяшки пальцев, понимая, что они становятся влажными от моих слез, но я не могу остановиться, потому что в последний раз я собираюсь целовать его руку, и это больно.

Он стонет, когда неуклюже ставит свою руку в гипсе мне на затылок, и тяжело гладит мои волосы. В его горле трубка, но когда я вытираю свои слезы и смотрю на него, его глаза кричат мне вещи, которые я не могу услышать. Я встаю, действуя трусливо, как говорит Мел, а он хватает мою руку и не отпускает. Я тоже не хочу его отпускать, но я должна. Я с усилием освобождаю свою руку и целую его в лоб, в самый центр, я надеюсь, что он почувствует этот поцелуй глубоко в душе, откуда он исходит из меня. Он издает грубый звук и начинает тянуть трубку на горле, аппарат издает звуковые сигналы, когда он успешно начинает выдергивать все трубки, прикрепленные к нему.

− Реми, нет, нет! − умоляю я, когда его старания только усиливаются и он рычит от гнева, затем я открываю дверь и зову медсестру. − Медсестра! Пожалуйста!

Медсестра вбегает в комнату, и я чувствую такую боль, когда она вводит какой-то транквилизатор ему, как будто мне больше нечего чувствовать, кроме узла боли. Я не могу поверить, что я собираюсь это сделать с ним, что я настолько труслива и бесполезна, как никто другой. Но когда медсестра успокаивает его и поправляет респиратор, я смотрю на него от двери, его вид теперь спокойней, когда он смотрит на меня, и я улыбаюсь фальшивой улыбкой, которая ужасно дрожит на моем лице, и я ухожу.

Я ненавижу то, что он проснется со своими красивыми голубыми глазами и может не вспомнить того, что я говорила, или где я нахожусь, или что со мной случилось. Но я просто не могу остаться.

Я нахожу Райли в кафетерии и показываю ему конверт, который приобрела у одной из медсестер пару дней назад.

− Я ухожу, Райли. Мой контракт закончился пару дней назад. Просто… попрощайся за меня с Питом и пожалуйста… − я передаю ему конверт с именем Ремингтона, сильно дрожащий в воздухе, − передай Ему это, когда его глаза вновь будут голубыми.

Той ночью я улетаю в Сиэтл, падая на сиденье, чувствуя себя такой мрачной и пустой, как заброшенное здание, и мне интересно, когда я невидящим взглядом смотрю из окна, стали ли его глаза опять голубыми, читает ли он уже мое письмо. Я перечитывала его тысячу раз в голове, и перечитывала его тысячу раз, когда написала его в третью ночь в больнице, когда я знала, что не собираюсь оставаться.