Гордое сердце

— Я был ошеломлен, — сказал он. — Это было как будто с кем-то другим, а не со мной.

Раньше они часто бывали в этих стенах, откуда сейчас выходили; теперь эти стены расступались перед ними, словно утренний туман, оставляя им возможность видеть единственно друг друга, а они строили свои собственные стены робости и смущения. Они как будто находились в каком-то нереальном сне, где стены расступались от слов, от восклицаний, от взрывов смеха, добродушного подшучивания и добрых пожеланий. Люди восклицали снова и снова: «Желаем вам счастья! Надеемся, что вы будете счастливы!» Голоса людей были веселы, однако в глазах было сомнение.

— Я уверена, что мы будем счастливы! — говорила она. Да, как только они с Марком останутся одни, как только они смогут начать свою жизнь, они будут счастливы. Она держала свою руку в руке Марка, но это была не ее рука и не его рука. Они были двумя куклами, стоявшими перед всеми, красиво одетые, улыбающиеся, а тем временем перед ними проходили люди. Но они не станут настоящими, пока это не окончится, пока она и Марк не останутся одни…

— Пойди и разрежь торт, — прошептала мать.

Сюзан крепко сжала руку Марка.

— Мы должны разрезать свадебный торт, — прошептала она, затем повернулась и направилась в столовую, он последовал за ней. На столе возвышался огромный белый торт.

Она испекла его сама, мать находилась рядом, смазывая маслом противни и следя за духовкой.

«Кажется, словно это не ты печешь свой собственный торт», — говорила мать.

«Почему, мне нравится его делать», — отвечала Сюзан.

Сейчас она врезалась серебряным ножом в сочную темную массу. Люди столпились вокруг в крошечной комнате. Она услышала пронзительный голос Люсиль: «О, до чего же восхитительно, Сюзан!» — и улыбнулась.

Однако это мгновение было не таким глубоко запавшим в память, как тот миг, когда она клала сахар в чашку, а затем масло и яичный желток, это помешивание, просеивание, взбивание пенистых яичных белков, темные сочные фрукты, все это дотошное приготовление шоколадной ароматной присыпки, которую она готовила вне духовки. Торт был дорог ей только в процессе приготовления.

Все ели, пили, разговаривали. Она поймала взгляд Марка.

— Сейчас? — она поняла его по движению губ, кивнула и выскользнула из-за стола. Она заранее планировала, как они незаметно уйдут, покинут всех и встретятся в условленном месте, где Марк оставил свой маленький шумный автомобиль.

Она вбежала к себе в комнату, переоделась в свитер и юбку и снова бегом спустилась вниз через кухню и задний двор.

Никто не заметил ее. Да, вон кто-то… Ее отец быстро отошел от двери кухни, полы его пальто развевались на ветру.

— Сюзан! — громким шепотом позвал он. Она остановилась, и он, часто и тяжело дыша, приблизился.

— Я просто хотел… я должен сказать тебе… чтобы ты рассчитывала на меня, разумеется, как и прежде.

— Знаю, — прошептала она.

Они стояли, нежно глядя друг на друга.

— Что ж, — произнес он. — Полагаю, Марк ждет.

— Да, — сказала она. — Я должна идти, па.

— Да, — проговорил он, — конечно. Ну, прощай.

Она поцеловала его и побежала. Один раз она оглянулась — он все еще стоял там. Она помахала ему рукой, но он не пошевелился. Она не решилась остановиться и поспешила к Марку. Он уже сидел в машине, двигатель работал.

— Никто тебя не видел? — спросил он.

Она покачала головой и рассмеялась.

— Никто, кроме папы.

Наклонив голову, он быстро поцеловал ее, и затем машина, чуть подпрыгнув, тронулась. Сюзан чувствовала непривычное волнение и возбуждение. Его поцелуй все-таки не сделал его ближе. Машина остановилась.

— Что же сломалось в этой штуковине? — воскликнул он и дернул за рычаг коробки передач.

Она посмотрела вниз.

— Вот, — смеясь, сказала она, — тормоз…

Он забыл о тормозе.

— Ты вышла замуж за глупого парня, Сю, — уныло проговорил он.

Она отрицательно помотала головой, улыбаясь.

— У папы то же самое, — сказала она. — Я привыкла к этому. Он ругает и клянет машину на чем свет стоит, поэтому она и не едет.

— А ты приводишь тормоза в движение, — сказал он.

Сейчас они громыхали вперед сквозь ветренный день. И она держала в голове слова Марка: «Ты вышла замуж… ты вышла замуж… за глупого парня», — сказал он, но он был неправ. Она вышла замуж за него.

«Я замужем», — думала она и глядела вперед. Ее интересовали не холмы, деревья и зеленые луга, а эти светлые неопределенные будущие годы. И сейчас, когда они наконец были одни, эта внутренняя нерешительность, которая все еще была между ними, возможно, разрушится, ибо они будут одни целую неделю на краю этого озера в маленькой хижине, которую они одолжили на время у отца. Он построил ее для них всех, когда она была ребенком, но они ездили туда очень редко. Ее мать ненавидела тишину, одиночество, комаров, сов по ночам, старую заржавленную кухонную плиту. Так что они бросили эту хижину, и только отец иногда в одиночестве заезжал туда, однако никогда не оставался там надолго.

— Полагаю, что я недостаточно взрослый, чтобы оставаться один, — сказал он как-то шутя.

— Ты взрослый, правда? — однажды, будучи еще совсем ребенком, спросила его Сюзан.

— Не уверен, — серьезным тоном ответил отец. Однако хижину сохранил. — Может быть, когда-нибудь захочется приехать туда, — говорил он.

Два дня назад она с Марком съездила туда, чтобы отвезти продукты и книги, а также прибраться в хижине. Складывая у себя в комнате книги, которые собиралась отвезти туда, Сюзан подумала: «Может быть, взять туда глину и мольберт? Что, если мне захочется что-нибудь слепить в хижине?» Нет, она не возьмет ничего такого на свой медовый месяц.

Она не знала, чего бы ей только ни хотелось сделать. Наверное, больше не нужно ничего брать. Она упаковала глину и краски не для медового месяца, а для того, чтобы взять их в дом, где они будут жить с Марком. Альков в ее комнате выглядел пустым и заброшенным, когда она сложила все в большую коробку для переезда в новый маленький домик. Купидон был закончен и теперь стоял, коленопреклоненный, среди зацветших ирисов в саду миссис Фонтен. Голову Марка она сама вынесла на улицу и установила в новой мансарде. Голова все еще не была окончена. Чего-то не хватало, что-то было не так. Она идеально вылепила рот, однако глаза под бровями выглядели словно пустые впадины.

— Глаза не получились — они молчат, — сказала она как-то Марку. Они находились в новом домике, готовясь к следующему дню.

— Молчат? — спросил он.

— Когда я делаю их правильно, мне кажется, что я слышу, как они говорят.

— Черт возьми, до того похоже на меня, что я чувствую себя как-то странно, — пристально глядя на голову, сказал Марк.

Они стояли, глядя на глиняное лицо, а потом Марк внезапно произнес:

— Это похоже на меня такого, каким я буду, когда умру.

Она промолчала, у нее не было ответа, потому что он был прав. Это точно походило на лицо мертвого Марка. Сюзан быстро накрыла голову влажной материей.

— Она не закончена, вот и все, — сказала она. — Я вызову ее к жизни. — Это будет первым, что она сделает, когда они вернутся, когда начнут свою настоящую жизнь.

Но сейчас в хижине без всякой причины эта молчаливая совершенная маска преследовала ее, как мертвое лицо какого-то памятника. Она постоянно думала о ней, когда смотрела на Марка, когда они разговаривали, когда распаковывали вещи. Они стояли друг напротив друга, целовались, и она видела не его лицо, а эту маску, которую вылепила.

— Не будем глупыми! — засмеялась она. — Мы страстно хотим друг друга сейчас. Вот, что это такое. Поэтому мы оба чувствуем себя странно друг с другом.

Он, не улыбаясь, посмотрел на нее сверху вниз.

— Я по-прежнему чувствую себя так, словно это не мы, — сказал он. В его глазах стояла пустота. Она, она должна создавать реальность. Его лицо не должно быть для нее глиняной маской, которую она не завершила, маской, которая жалостливо, смиренно ожидала, пока она закончит ее и вызовет к жизни.