Гордое сердце

— У тебя есть все, что хотелось бы иметь женщине, — сказала однажды мать, оглядывая гостиную. — Хороший муж и милый дом в лучшем районе города.

— Да, у меня есть все, — улыбаясь, сказала Сюзан.

— Марк такой постоянный, — продолжала мать. — Она отказалась снять шляпку. «Мне сейчас надо возвращаться», — всегда говорила она. Она могла посидеть час или два, но если у нее на голове была шляпа, значит, она собиралась уйти в любой момент. — У меня накопилось много работы.

— Я пойду с тобой, — сказала Сюзан. — Я все уже закончила.

— О, нет, — быстро возразила мать. — У тебя теперь свой собственный дом. Мне бы не хотелось, чтобы Марк подумал, что я могу представлять угрозу…

— Я только зайду домой навестить тебя, — смеясь, сказала Сюзан. — Кроме того, все в нашем доме уже закончено — все, кроме мансарды, и я еще не знаю, что мне захочется там сделать.

— Дом выглядит прелестно, — задумчиво сказала мать, рассматривая сияющий порядок. — Ты содержишь дом удивительно… у тебя всегда была сноровка.

— Он сам содержит себя, — сказала Сюзан. — Это самый простой дом в мире. Он живет вместе с нами. Просто вещи сами становятся на свои места — вот так! — Она махнула рукой и подняла брови. Но мать не улыбалась.

— Сейчас все в порядке, — угрожающим тоном проговорила она. — Позже ты обнаружишь, что тебе понадобится помощь. Что ж, мне надо идти.

— Я возьму шляпу, — сказала Сюзан.

— Дом — просто прелесть, — проговорила мать, остановившись на тротуаре и оглядываясь вокруг. — Единственная штука в том, что меня бы беспокоило, что я живу на краю этого черного леса.

— Я отчасти похожа на него, — сказала Сюзан, — хотя Марк, по-моему, чувствует то же, что и ты.

Она пошла рядом с матерью знакомой дорогой. Но теперь она была свободна от своей матери. Когда она снова приходила к ним, это было ее собственной волей. Она входила в дом и немедленно начинала обычный цикл с тарелками, которые надо вымыть, со ступенями, которые надо было вытереть от пыли.

— Просто я оставила все сегодня утром, — тихо говорила мать. — Я хотела пораньше сходить в лавку, потому что сегодня суббота, и будет много покупателей, а потом подумала, не зайти ли к тебе в такой прелестный денек. Что ж, уберу кровати, раз ты пришла.

Она тяжело поднялась по лестнице, а Сюзан повязала на голову чистую косынку и пролетела по комнатам. Это было так приятно — наводить чистоту и порядок. Она всегда за этой работой напевала песенку. Когда она была девочкой, иногда ей это казалось ежедневной тяжелой работой, в то время как ее мысли были заняты совсем другими вещами, которые ей хотелось делать. Но это никогда не было совершенно нудно, потому что что-то в ней удовлетворялось, когда она работала. Она творила, создавала, вносила изменения. Комнаты принимали форму и атмосферу соответственно желанию ее рук.

Когда она почти закончила, наверху хлопнула дверь:

— Это ты, Сюзан? — прогремел голос ее отца с лестницы.

— Да, я! — певуче отозвалась она.

— Поднимайся сюда! — позвал он.

И пока она поднималась по лестнице к нему, он стоял, опираясь о перила, с взъерошенными волосами, со своей старинной трубкой вишневого дерева.

— Мне бы хотелось послушать эту вещь Сибелиуса, — сказал он. — Мэри никогда не сумеет сыграть ее. Она фальшивит, играя ее. И это так въелось мне в слух, что я не могу выкинуть эту мелодию из головы.

Она села за его старое пианино, улыбнулась и раскрыла ноты «Финляндии». Отец развалился на кушетке и положил руку на глаза.

— Давай! — приказал он ей.

И она играла — задумчиво, совершенно, забывая все вокруг, — с этим она ничего не могла поделать, так бывало со всем, что она делала. Да, она забывала даже Марка. Она выстраивала структуру музыки, наполнялась суровой невыразимой тоской. Она знала, отчего это. Она была такой молодой, и страдание было все еще привлекательным для нее. Хотя она никогда в своей жизни не страдала, она инстинктивно понимала, что дает страдание. Дрожа, она закончила игру.

Подождав с секунду, она повернулась к отцу. Его рука лежала у него на лице, он лежал с закрытыми глазами; губы побелели — так сильно он сжимал ими трубку.

— Отец! — прошептала она.

— Уходи, — тихо произнес он. — Уходи… уходи! — Под его темными ресницами она заметила поблескивающие слезы. — Эта музыка… — тихо говорил он.

Она вышла и спустилась вниз по лестнице. Дом был погружен в тишину. Она задержалась на миг у двери матери и прислушалась. Тишина. Она осторожно открыла дверь и заглянула внутрь. Там на кровати, все еще неприбранной, лежала и спала ее мать; ее дыхание было спокойным и мирным, как у ребенка. Сюзан мягко затворила дверь и вышла из этого дома, снова ставшего ее собственным.

ЧАСТЬ II

Однажды в середине утра она остановилась и оглядела гостиную. Все в доме было завершено. Делать больше нечего. Дом сиял чистыми окнами, пол блестел, все — на своих местах. Не осталось ни одной комнаты, где была какая-нибудь работа. Было завершено все до последней диванной подушки, до последней занавесочки. Ее маленький шкафчик был полон полотна, которое она вышила, покрыла ажурной строчкой. Снаружи был ухоженный, цветущий теперь, в середине лета, сад. Марк собирался заняться садом, но она в солнечные дни выбегала и пропалывала, засаживала его. Вчера после обеда она даже подстригла лужайку. А Марк сердился на нее за это.

— Я собирался сделать это сегодня вечером, после ужина, — сказал он. — Я решил это вчера, и не нужно было тебе этого делать.

— Я сделала это просто шутя, — ласково сказала она. — Сегодня после обеда я ничего не делала, вот и почувствовала, что неплохо бы выйти из дома… мне было это приятно.

— Больше не занимайся этим, — предупредил он. — Это — не женская работа.

Она молча поглядела в окно. Сад был хорош на стриженой травке.

— Я не буду больше этого делать, — сказала она.

Но сегодня там было нечего делать. Она подошла к окну и выглянула наружу, не в силах угомониться. Внизу на улице Люсиль катила к крыльцу коляску с ребенком. Сюзан расслышала, как скрипнула дверь. Это был второй ребенок Люсиль, родившийся шесть недель назад.

— Я в ярости! — восклицала Люсиль. — Еще один ребенок, и мне приходится всюду за собой таскать Томми, словно Хэл не может нанять служанку. Мужчины такие эгоисты!

Сюзан молчала, вспоминая Хэла, всегда такого послушного и такого усталого. Казалось невозможным, чтобы он заставлял Люсиль делать то, что ей не хотелось.

Позади их дома был порядок и спокойствие. Дом смотрел на нее, когда она повернулась, ясным и безмятежным взглядом хорошо ухоженного ребенка. Что же ей сейчас сделать? Вчера она принесла Мэри новое платье, завернутое в бумагу и перевязанное желтой атласной ленточкой. Она долго шила его из ткани цвета бледно-золотого металла, купив этот материал из денег, заработанных у миссис Фонтен. Оно у нее здорово получилось. Глаза Мэри потеплели.

— Какое красивое, Сю, — сказала она, не понимая отчего это у Сюзан на ресницах появились слезы.

— Тебе правда нравится? — Сюзан страстно желала услышать от Мэри эти слова еще раз. Возможно, когда-нибудь они с Мэри станут ближе.

— Да, очень, — ответила Мэри.

— Что ж, я так и думала! — вздыхая, проговорила мать. — Красивое платье, Сюзан. Не понимаю, как это все тебе удается.

И отец, остановившись у двери, просунул голову:

— Боже мой! — воскликнул он. — Надеюсь, мне не придется платить за него?

— Тебе должно быть стыдно за свои слова, — упрекнула его мать. — Его сшила Сюзан.

— Неужели ты сшила его, Сю? — спросил он. — Ты заставишь Мэри выглядеть, как желтый нарцисс. — Его глаза смотрели озорно, словно в них никогда не было слез.

— Им понравилось платье, — сказала она Марку прошлой ночью. — Мэри выглядит в нем очень мило.

— Что ж, им должно было понравиться оно, — сказал Марк. — Оно — красиво. Не знаю, как это тебе удалось, Сю.