Непутевая

Джинни медленно ехала вдоль стадиона, смакуя былой триумф и думая о том, как легко сделать человека счастливым. Нужно только создать подходящую обстановку. Она вспомнила, как они с Клемом Клойдом мчались на его «харлее» по треку навстречу спортсменам, когда поблизости не было тренера. Из-под колес «харлея» в красные напряженные лица промокших насквозь атлетов летели мелкие камешки. «Прочь с дороги!» — кричали им вслед.

Вот и сейчас по гаревой дорожке бегут спортсмены: длинноволосые — по новой моде, — голые по пояс, сверкающие каплями пота под палящим летним солнцем. Джинни резко нажала на тормоз и свернула на обочину. Она где угодно узнала бы эту потную спину! Мышцы, выпиравшие по обеим сторонам позвоночника, ритмично вздымались при беге их владельца. Сколько раз она танцевала, держась руками за эту спину и страстно желая, чтобы это напрягшееся тело опускалось и поднималось над ней!

Это был Джо Боб Спаркс собственной персоной!

Глава 3

По лезвию бритвы.

Когда я впервые близко увидела неотразимого капитана «Халлспортских пиратов», он словно сошел с плаката: грозный пират с черной повязкой на глазу, цветным платком вокруг лба и с ножом в зубах. Я, конечно, слышала об этом полузащитнике и капитане: он был легендарной личностью, — но никогда не видела вблизи, только на расстоянии. Он жил в новом квартале, и мы учились в разных начальных школах.

Болельщики надрывались на трибунах: «Спарки! Спарки! Ты — наш кумир! Если не забьешь ты — забьет Доул!» (Мне казалось неправдоподобным, что этот свирепый Джо Боб может не забить гол и вообще чего-то не уметь.) Под улюлюканье трибун Доул прыгнул в обруч, разорвав натянутую на нем бумагу. Чиэрлидеры в белых кроссовках с кисточками яростно замахали флагами, обнажив загорелые тела под взметнувшимися вверх рубашками.

В центре поля, как лошадь на старте, гарцевал Джо Боб. Музыка стихла. Словно мафиози в окружении телохранителей, вышел тренер Бикнелл со своими помощниками. Игроки моментально выстроились в шеренгу, сняли шлемы, держа их в согнутой левой руке. Я тоже замерла со своим флагом у плеча, как с винтовкой. Команда подняла звездно-полосатый флаг, и я восторженно наблюдала, как Джо Боб прижал к груди огромную правую руку, почтительно глядя на флаг. Потом они собрались в тесный кружок и зажмурились, и Джо Боб, конечно, зажмурился сильнее всех. Тренер Бикнелл напутствовал их на честную игру и, естественно, на победу.

В кадрах семейной хроники, запечатлевших тот знаменитый матч, я предстаю в самых разных позах: то размахиваю шлемом с пером с таким видом, будто от этого зависит вращение земли; то кричу в мегафон трибунам: «Громче! Громче!»; то падаю на колени и, воздев к небесам руки, молю Господа ниспослать нам гол; то прыгаю от счастья, когда гол все-таки забили… «Спарки! Спарки!» — скандировали трибуны. (Мне не нравилось, что его так называют. Я предпочитала простое «Джо Боб».) А болельщики другой команды кричали своему вратарю: «Задница! Джим — задница! Джим — педик!»

За полминуты до конца матча мы стали громко отсчитывать секунды. Джо Боб, забивший в ворота «Рысей» уже три мяча, повел «Пиратов» в сокрушительную атаку. 4:0! Его вынесли с поля на плечах фанатов под торжествующий бой барабанов и рев трибун. На таких матчах присутствовал весь город. Они напоминали скорее военные действия, чем товарищеские встречи спортсменов соседних городов. Каждый город — самостоятельное государство, а команды средних школ — их тяжелая артиллерия. Танец победы мы разучивали на уроках гимнастики.

Я стояла в шортах и кроссовках, сияя ослепительной улыбкой, — это тоже была часть ритуала школьных матчей. В нескольких шагах, смущая меня своим присутствием, стоял переодевшийся в клетчатую рубашку и слаксы Джо Боб. «Отличная игра, Спарки!» — кричали вокруг, а он улыбался своей неподражаемой улыбкой и с самым скромным видом смотрел в землю. И вдруг, как будто отвечая на мои страстные взгляды, направился прямо ко мне. Фанаты расступились перед ним, как перед Христом в вербное воскресенье. Он подошел и скромно представился: «Джо Боб Спаркс», хотя не сомневался, что я, как и все вокруг, отлично знаю, кто он такой.

— Привет! — сказал он, улыбаясь своей странной улыбкой, на которую я старалась не обращать внимания все время, пока мы встречались. Улыбка была потрясающая! Она словно не имела никакого отношения к происходящему и возникала сама по себе в самых неподходящих случаях. Я так подробно останавливаюсь на его улыбке потому, что она, как знаменитая улыбка Моны Лизы, отражала всю его сущность. Большинство людей улыбаются нижней частью лица. Но только не Джо Боб. От его улыбки сужались в щелочки глаза, морщился лоб и поднимался ежик каштановых волос. А губы оставались неподвижными. Наверное, из-за жвачки «Джеси фрут», с которой он, по-моему, не расставался даже во сне. Короче говоря, это была улыбка дебила, но тогда я этого не замечала. По крайней мере, до тех пор, пока не бросила его ради Клема Клойда.

Все мои мысли были заняты его замечательным телом. Мне нравилось, что у него почти не было шеи: голова так втягивалась в плечи, будто он блокирует противника или перехватывает мяч. Я преклонялась перед скрипящими зубами и покалеченной верхней губой — он уронил на нее штангу, пытаясь выжать 275 фунтов. Я обожала Керка Дугласа за то, что от его удара подбородок Джо Боба стал напоминать перевернутое сердце; восхищалась тем, что над левым глазом у него только половина брови — после удара о флажок судьи на линии, когда он перехватывал мяч и ничего, кроме мяча, не видел. Джо Боб был несокрушим. Для таких, как я, это качество является решающим: ведь меня несчастья подстерегают за каждым углом. Но больше всего мне нравился желобок посреди спины с выступающими с двух сторон развитыми мышцами, которые я с наслаждением гладила, когда мы танцевали или целовались в фотолаборатории.

Джо Боб был неразговорчив. Он предпочитал, чтобы о нем судили по его делам, но когда говорил, удивлял своим тихим, детским голосом. Во время разговора он открывал рот шире, чем нужно, и издавал какой-то шлепающий звук. Теперь я понимаю, что у него был дефект речи, но тогда в Халлспорте писком моды было шепелявить, как Большой Спарки. Его любимым выражением — а вслед за ним и любимым выражением всей Халлспортской средней школы — был вопрос: «Чего?» Он задавал его тогда, когда не понимал, что ему говорят, а не понимал он очень часто. Нормальные люди в таких случаях переспрашивают: «Простите?», Джо Боб говорил: «Чего?»

Он сказал мне: «Привет!», помолчал и добавил: «Почему я не видел тебя раньше?»

От смущения я не нашлась что ответить. Вокруг гремела музыка, и Джо Боб спросил: «Потанцуем?»

Медленно, осторожно ощупывая друг друга напряженными пальцами, скрывая дрожь, пробегавшую по телу при соприкосновении бедер, мы кружили в том первом танце. Иногда, не в силах вытерпеть возбуждение, кто-нибудь из нас делал оборот, но тут же поворачивался лицом к партнеру, к его зовущим глазам, будто разлука длилась не секунды, а целую вечность.

Душераздирающая песня подчеркивала радость встречи — кругом, как пел Скитер Дэвис, «одна печаль разлуки», а мы нашли друг друга в этом мире. Руки Джо Боба стиснули мою талию, как мяч; я робко прильнула к нему и обнаружила на спине нежную выемку.

Мы не танцевали. Мы едва двигались под музыку и сопение Джо Боба. Я почувствовала странную выпуклость у него внизу живота, но не поняла, что это — эрекция, а искренне посочувствовала: еще одна шишка, а может, даже грыжа. Наверное, ему больно, когда я касаюсь ее, подумала я и отодвинулась подальше. Странно, почему он так огорчился?

Должна признаться, я никогда не считала себя красавицей — хоть и размахивала на матчах флагом, была подружкой самого Джо Боба и даже удостоилась чести носить корону королевы табачных плантаций. Но я и не хотела быть красавицей. Вот левый крайний «Окленд Рейдерс» — это другое дело. Еще до того, как я поняла — лет в тринадцать, — что люди делятся на женщин и мужчин, до того, как стать чиэрлидером, я играла в футбол. Я подозревала, конечно, что моя футбольная карьера обречена на провал, что мне не суждено играть в «Окленд Рейдерс» всю жизнь и что поправлять сползающие бретельки бюстгальтера мне очень скоро придется совсем в иных ситуациях.