Вкус яблочных зёрен (ЛП)

бежать, то она лишь коротко вскрикивает. Я схватила ключ, который висел на крючке около

двери, открыла входную дверь, колокольчик на входе звякнул, и закрыла за собой дверь.

Вниз по лестнице, вдох розового аромата, короткий взгляд на террасу, раньше здесь была

оранжерея; быстрее, быстрее, через розовую арку и низкие садовые ворота, и я оказалась на

улице. На заправке за углом можно будет купить чего-нибудь из еды. У меня не было

никакого желания идти в супермаркет и видеть трясущиеся головы деревенской молодежи, и

чувствовать любопытные взгляды людей, которых на улице явно стало больше.

На заправке было много народу. В субботу всегда мыли машины, это было здесь

ритуалом. В магазинчике стояли два паренька перед полками с шоколадными батончиками и

глубокими задумчивыми морщинами на лбах. Они даже не взглянули на меня, когда я

протиснулась мимо них. Я купила молоко и чёрный хлеб, сыр, бутылку яблочного сока и

большой стакан поливитаминного кефира. Кроме того газету, упаковку чипсов и плитку

орехового шоколада на всякий случай. Нет, лучше две плитки, для перестраховки. Я же

могла всегда вернуться и купить ещё орехового шоколада. Быстро к кассе. На выходе я снова

увидела обоих пареньков, погруженных в свои мысли, на том же самом месте.

 На кухонном столе Берты мои покупки выглядели неправильно и глупо. Хлеб в

пластиковой упаковке, сыр в пачке и пёстро-яркий стакан кефира. Наверное, всё же было бы

лучше сходить в супермаркет. Я взяла сыр в руку: шесть одинаковых жёлтых

прямоугольников. Эти долгохранящиеся продукты были странными, наверное, когда-нибудь

и этот сыр выставят в местном музее мельничного клуба. В библиотеке я как-то видела книгу

об искусстве еды, в ней были фотографии экспонированной еды. Сама пища испортилась,

фотографии остановили процесс гниения, книге было более тридцати лет. Провизию точно

выкинули, тысячи бактерий поглотили её, но на этих пожелтевших глянцевых страницах она

запечатлена в виде культурного наследия. В консервировании было что-то безжалостное,

возможно, и великое забвение было не более чем достойным упразднением того, что раньше

было жестоким хранением? В забвении была еда, совершенно ясно, что я была голодна.

Наверное, нужно ещё раз поискать в подвале смородиновое желе. Если намазать его на

чёрный хлеб, будет очень вкусно. Я забыла купить масло.

Кухня была холодной и большой. Пол состоял из миллиона маленьких чёрно-белых

квадратных камешков. Слово мозаика я выучила только намного позже. Ребёнком я могла

часами рассматривать этот каменный узор. В конце концов, всё начинало плыть перед

глазами и на кухонном полу вдруг проступали таинственные письмена. Но они всегда

пропадали, незадолго до того, как я почти разгадывала их.

Из кухни выходили три двери, входная дверь, через которую я вошла, ещё была дверь с

засовом, она вела в подвал. Третья дверь вела на веранду.

Веранда была и ни снаружи, и ни внутри, раньше здесь был коровник, пол был из

утоптанной глины, а по бокам широкие желоба. Из кухни вели вниз три ступеньки, там

стояли мусорные вёдра, поленья лежали у стен, оштукатуренных каменной крошкой. Если

идти из кухни прямо через сарай, снова оказываешься у зелёной деревянной двери, которая

вела наружу, за дом, во фруктовый сад. Если же сразу повернуть направо, что я и сделала, то

попадёшь в подсобные помещения. В первую очередь я открыла дверь в прачечную, в

которой раньше был туалет с дыркой, сегодня тут стояли только два огромных

морозильника. Оба были пустыми, с открытыми дверями, розетки лежали рядом.

Отсюда вела узкая лестница на чердак, где мой дед любил играть в привидение. За

прачечной была ещё каминная. Раньше это был вестибюль оранжереи, полный цветочных

горшков и стендов, леек и складных стульев. Здесь был светлый каменный пол и

сравнительно новые раздвижные стеклянные двери, которые доходили до чердака и вели на

террасу. Там были такие же каменные плиты, как и внутри. Ветки плакучей ивы касались

этих плит и закрывали вид на лестницу и входную дверь.

Я села на диван около чёрного камина и посмотрела наружу. От оранжереи ничего не

осталось. Прозрачная, элегантная конструкция, которая совсем не подходила надёжному

кирпичному дому. Только стекло и стальной каркас. Тётя Харриет убрала оранжерею

тринадцать лет назад. После несчастного случая с Розмари. Только светлые каменные плиты,

которые были совсем неподходящими для улицы, напоминали о стеклянной пристройке.

Я вдруг заметила, что я его не хотела, этот дом, который давно уже был не дом, а всего

лишь воспоминание, как и эта оранжерея, которой уже не было. Когда я встала, чтобы

отодвинуть раздвижную дверь в сторону, то почувствовала, как мои ладони стали влажными

и холодными. Пахло мхом и тенями. Я снова закрыла дверь. Потухший камин источал холод.

Я скажу брату Миры, что не буду вступать в наследство. Но сейчас мне нужно было выйти

наружу, к шлюзу на реке. Я быстро встала, пробежала через веранду и отыскала в куче

барахла один не сломанный велосипед. Новые велосипеды были в более плачевном

состоянии, только у совсем старого чёрного велосипеда деда без переключения скоростей

нужно было немного подкачать колеса.

Но выйти я смогла только после того, как обошла долгими и извилистыми путями дом,

чтобы закрыть все двери изнутри, и выйти из других дверей, которые можно было закрыть

снаружи, так, в конце моих кружений по дому, я оказалась в саду. Берта могла ещё долго

ориентироваться в доме. Когда она уже не могла ходить на мельницу, не заблудившись,

бабушка ещё находила путь из прачечной прямо в ванную, даже когда одна или другая дверь

на её пути была закрыта с другой стороны. Десятилетиями Берта полностью впитывала в

себя дом, и если бы ей сделали вскрытие, то точно можно было бы с помощью извилин её

мозга, сплетении вен и артерий составить план перемещения по дому. А кухня являлась

сердцем.

Еду с заправки я положила в корзину, которую нашла на холодильнике. Ручки были

сломаны, поэтому я закрепила её на багажнике и вытащила велосипед с веранды через

кухонную дверь в сад, хотя эта дверь вела совсем не из кухни, а только была из неё видна.

Ветки ивы коснулись моей головы и руля велосипеда. Я толкала велосипед мимо лестницы,

вдоль правой стены дома, до лодыжек утопая в незабудках. На одном из крючков около

входной двери я видела до этого плоский стальной ключ и потому как единственной новой

дверью были оцинкованные ворота к въезду, я опробовала его на них. С нетерпением

повернула ключ и оказалась на тротуаре.

За заправкой я повернула налево, на дорожку до шлюза, и почти упала на повороте,

заскользив на тяжёлом велосипеде Хиннерка по песку, и в последний момент совладав с

управлением, ещё сильнее стала крутить педали. Пружины под кожаным сидением радостно

скрипели, асфальт постепенно перешёл в щебнёвую дорогу. Я знала эту дорогу, которая

тянулась прямо через коровьи луга. Я знала каждую берёзку, телефонные столбы, заборы;

нет, многие были, конечно, новыми. Мне казалось, я узнаю коров с чёрными пятнами, но это

был, конечно, вздор. На велосипеде ветер обдувал моё платье, и хотя оно было без рукавов,

солнце всё же обжигало чёрный материал. В первый раз, с тех пор как я была здесь, я смогла

свободно дышать. Путь вёл всё время прямо, немного с горы, немного в гору, я закрыла

глаза. Все ездили этим путем. Анна и Берта в белых муслиновых платьях и в карете. Моя