Вопрос любви

— Значит, в каком-то смысле вы должны благодарить судьбу за ту случайность, когда вы упали со скалы.

Повисла тишина.

— Это была не случайность, — тихо возразила она. — Я пролетела целых двадцать пять футов и надеялась умереть. Но потом, когда пришла в себя и поняла, что действительно могу умереть, я осознала, как сильно хочу жить. И что ни один человек не заслуживает того, чтобы я жертвовала ради него жизнью.

— Конечно, нет.

— Что ценен каждый день на земле — каким бы трудным он ни был. Жизнь — это все, что нам дано. Это не то, что можно отвергнуть в минуту депрессии, отчаяния или страха перед будущим.

— Вы правы.

— Но с тех пор я никак не привыкну к новому образу жизни, который кардинально отличается от того, который я вела прежде, пока он не… не… — Ее глаза снова заблестели. — Это такая несправедливость… — Она закрыла лицо руками. Теперь мне стало понятно ее отвращение к «бесчестным, низким, лживым, двуличным» журналистам. — Но этот Даррен, — продолжила она, утирая слезы, — самый неприятный молодой человек.

Я почувствовала, как у меня сжимается сердце.

— Но он оставил приятное впечатление.

— Однако на деле выходит по-другому. Его не за что хвалить. Его по блату пропихнули в Итон, затем папаша дернул за нужные ниточки и сынок оказался в Оксфорде. Но его выгнали после того, как он провалил экзамены по праву в первый же год; молокосос хотел перевестись на факультет истории искусств, но в колледже отказались принимать его, потому что он им попросту не понравился. Тогда он стал работать в финансах, но и там оплошал; занялся венчурным финансированием, но и там его ожидал провал. Я помню, как убивался его отец. А восемнадцать месяцев спустя, незадолго до того как Джон решил бросить меня, Даррен решил, что хочет заниматься журналистикой. Но отец заставил его начинать с азов, и он сначала продавал рекламные площади, потом работал младшим редактором в разделе спорта, однако ему очень не терпелось сделать себе имя. Поэтому он тебя не пощадит, Лора. Предупреждаю сразу. Не пощадит, потому что он никчемный и безотчетный… никчемный и безотчетный…

— Писсуар? — безрадостно подсказала я.

— Точно.

Глава двенадцатая

Следующим утром я переговорила с пресс-агентом «Четвертого канала» Сью. Она поискала среди авторов и нашла несколько заметок Даррена о лошадиных бегах, но сказала, что его нет в ее списке журналистов, к которым не следует приближаться без нитки чеснока и Библии. Обещала переговорить с «Семафором», а час спустя перезвонила и сказала, что интервью не выйдет раньше чем через две недели.

— Если нам не понравится, останется еще немало времени на исправления, — сказала она. — Так что давай не будем беспокоиться до тех пор, пока не увидим интервью в письменном виде, однако я надеюсь, ты не сказала ничего такого, что можно использовать против тебя.

— Нет, не сказала. Мы оба понимали, что можно отправлять в статью, а что нет, к тому же я была осторожна в выражениях. Была пара каверзных вопросов, но я отвечала коротко и не растекалась мыслью по древу.

— Что же, подождем сигнального экземпляра, но думаю, что с ним все будет в порядке.

Утром в воскресенье я купила «Семафор», чтобы получить представление о стиле, в котором писал Даррен. Сперва я заглянула в спортивную колонку и увидела, что он написал заметку о гольфе. После этого я переместилась в раздел обзоров, где, по его словам, вскоре и должно было появиться мое интервью, и заинтересовалась статьей о королевском балете. Затем пролистала центральные страницы. И остолбенела…

«Я РАСКАИВАЮСЬ», — было написано поверху пятой страницы. А под заголовком — мое фото, на котором у меня скорбное лицо.

«ЛОРА КВИК ПРИЗНАЕТСЯ, ЧТО ВИНОВАТА В ИСЧЕЗНОВЕНИИ МУЖА».

Ощущение было такое, словно меня спихнули со скалы.

Жирным шрифтом посреди страницы красовалась «цитата»: «Я плохо обращалась с ним… третировала его… я выжила его».

Мой взгляд лихорадочно прыгал по странице, сердце колотилось как бешеное.

«Измученная неприятностями Лора Квик дала эксклюзивное интервью «Санди семафор» и рассказала о подробностях исчезновения своего мужа, Ника Литтла. В откровенной беседе она признается, что по ее вине ее муж чувствовал себя «несчастным» и «загнанным в угол», что и привело впоследствии к его исчезновению на три года. Корреспондент Даррен Силлито».

Руки дрожали, лицо горело. Молниеносно опубликованный материал оказался вовсе не безобидной биографией, а зубастой и ударной во всех смыслах новостной сенсацией. Самой большой моей подставой.

То, что подавалось как «разговор без диктофона», было самым гадким образом записано и использовано исподтишка, причем в самом негативном свете благодаря выдергиванию цитат из контекста и пошлым теоретизированиям автора. Мои слова о Бончерч-роуд, по всей видимости, служили «явным показателем моего нетерпимого отношения к окружающим».

«Квик заявляет, что при первой же возможности уехала бы из Лэдброук-гроув «со скоростью пули», хотя до этого, покровительственно закатив глаза, описывала этот район как «изумительно космополитичный». Ее нервирует тихая милая улочка, на которой живет, ведущая с пренебрежением относится к своим «подглядывающим из-за занавески» соседям, которым буквально нечем больше заняться, как только «сплетничать» о ней.

Примечательно, что в ее двухэтажной квартире нигде нет вещей пропавшего мужа (хотя они были женаты шесть лет!), потому что, как она выразилась, «больше не могу видеть их — они угнетают меня». Квик признается, что, после того как она все их убрала, она испытала «освобождение», граничащее с состоянием, когда "почва уходит из-под ног"».

Статью не обтесали, а просто зверски искромсали бензопилой. Все ремарки, характеризующие меня положительно или просто уравновешивающие мой образ, были уничтожены, чтобы привести мой портрет в соответствие с придуманным заранее гротескным шаблоном. Силлито сказал — как там? — что запишет все «скрупулезно и точно», вот как он сказал. «Точно». Так он выразился, поняла я теперь, но не «дословно». И он действительно записал все точно, только порезал мои слова своим обвалочным ножом, а потом всадил мне его в спину.

«Что же касается ее новых отношений со старой любовью Люком Нортом, Квик заявила, что жена бросила его за «десять месяцев» до того, как они встретились снова…» Я не «заявляла». Я просто сказала, как было, потому что это правда. Слово «заявляет» было выбрано именно для того, чтобы выразить сомнение автора статьи в правдивости моих слов.

«Мы начали разговор о «Что бы вы думали?!». К моему удивлению, Квик почти сразу начала придираться к своим коллегам по цеху. Например, Энн Робинсон она обвинила в «низкосортности»; Джереми Паксмана именовала «властным и нетерпимым»; что же касается несчастного Роберта Робинсона, обаятельнейшего ведущего шоу «Умник Британии», Квик находит его таким «угрюмым», что не может даже спокойно слушать его шоу на популярном «Радио-4», иначе ей бы пришлось «вышвырнуть приемник из окна». Да, у Лоры Квик в этой индустрии еще и молоко на губах не обсохло, но уже становится ясно, что она не станет деликатничать со своими более именитыми коллегами».

Теперь с чувством дурноты я припомнила, каким милым пытался казаться Даррен, каким заботливым, искренним, и это вызвало у меня желание ответить тем же. Но даже мою попытку сдержать слезы он выставил за излишнюю холодность. «Беседа заходит о том дне, когда пропал ее муж, однако глаза Квик остаются сухими. Я ожидал потока слез, но увы».

Я переживала, что из-за Даррена все станут воспринимать меня жертвой, однако ему удалось сделать противоположное — он выставил меня бессердечной стервой, да к тому же еще и с сомнительными моральными устоями. Замысел статьи был очевиден.

«Когда я спросил Квик — которая признается в том, что она «тяжелый человек с запросами», — что могло бы сподвигнуть ее мужа на уход от нее, она заартачилась. В своей популярной викторине она с легкостью может ответить на любой вопрос, а в реальной жизни отказывается делать это. Ее неизменно недотепистые суждения о том, что в уходе мужа нет ее вины, не состыкуются с отчаянным отрицанием очевидного факта. Ведь ее слова не вызывают доверия. И вот наконец, после непродолжительного натиска и настойчивых расспросов, дамочка сдалась. "Да… я чувствую свою вину, — слезно призналась она. — А как же. Конечно же чувствую… Я плохо обращалась с ним… Я третировала его… Я выжила его… Я чувствую себя ужасно… я абсолютно раздавлена"».