История любви одного парня (ЛП)

девушка не улыбнется тебе, и ты снова станешь вести себя, как идиот.

Это звучит очень правдоподобно.

– Вся моя книга о нем, – рассказываю я. – Он собирался помочь мне с редактурой,

вырезать себя из нее, заменить на кого– то другого. Я так и не отправил ее ему. Теперь все усилия

насмарку, и честно я не знаю, что мне теперь делать.

Глава 19.

Я быстро уясняю, что даже если кажется, будто все нормально, после того разговора с

Отти, еще не означает, что это правда.

Что бы там ни было нормальным – больше не так.

Отэм возвращается обратно в школу в среду, но то условное общение, которое

образовалось между нами, кажется, только отдаляло нас. Мы выбираемся из моей машины, и она

пытается пошутить, показывая на мою расстегнутую ширинку. Мы оба превращаемся в неловких

роботов, когда я тянусь к молнии, застегивая ее. Я забрасываю на нее свою руку, пока мы идем по

коридору, и она напрягается прежде, чем прислонится ко мне, и это настолько вымучено, что мне

хочется смеяться. Один взгляд на ее лицо – взволнованное, с надеждой и желанием все исправить

– и я пытаюсь притянуть ее в медвежьи объятия, но мы врезаемся в пару учеников, бегущих по

коридору. Наше возвращение к непринужденному физическому контакту займет некоторое время.

Интересно – это из– за того, что после хаотичных, взаимных извинений, реальность,

наконец– то, доходит до нас – мы переспали. Есть такие вещи, которые мы обычно анализировали

вместе. И если бы это был кто– то другой, то я мог бы пожаловаться Отти о том, как все

изменилось, но вы же видите очевидную проблему.

Я так же не обсуждаю это с мамой и папой, потому что не важно, как бы сильно они меня

не любили, новость, что я сделал нечто подобное, может изменить то, каким они видят меня. Я

знаю, что так и будет. Все, что они знают, что мы с Себастианом расстались, и я в плачевном

состоянии.

Мамины наклейки на бампер набирают полную силу. За прошедшие три дня я получил в

наволочку своей подушки послания, якобы, от Моргана Фримена, Эллен Дедженерес и Теннесси

Уильямса. И сколько бы я не дразнил ее этим, я не могу отрицать, что они помогают. Я протяжно

выдыхаю, когда вхожу в дом. Я никогда не стеснялся ее объятий. Мне не нужно постоянно

говорить об этом вслух, чтобы дать понять, что я испытываю.

Часы отсчитывают время до выпускного, что одновременно радует и страшит – не могу

дождаться, когда уже уберусь отсюда подальше, но выпускной сигнализирует о сдаче книги, и

моей единственной стратегией прямо сейчас – предложить Фуджите первые двадцать страниц,

сказать, что остальное слишком личное, чтобы делиться этим, и надеяться, что он поймет.

И еще плюсуется к колонке «страшит», что мы с Отти сглупили и не подали документы в

один и тот же университет. Так что когда я получаю письма о приеме в Калифорнийский

университет, Вашингтонский университет, Университет Тафтса и Тулейнский университет, Отэм

принимают в Университет Юты, Йель, Райса, Северо– Западный университет и Орегонский

университет. Она пойдет в Йель. А я – в Калифорнийский.

Я повторяю это снова и снова.

Отэм пойдет в Йель, А я – в Калифорнийский.

Мы просто не могли разъехаться еще дальше. Осталось несколько месяцев, а я уже

страшусь боли от этого расставания. Это вырежет полую яму внутри меня, как будто я потеряю

больше, чем просто географический якорь. Я потеряю целую эпоху. Глупо ли это? Возможно. Все,

похоже, ныряют с головой в окончание школы. А потом наши родители слушают нас и смеются,

как будто мы все еще маленькие и ничего не знаем.

Что, скорее всего, правда. Хотя, я кое– что знаю.

Я знаю, что мои чувства к Себастиану, похоже, не тускнеют за прошедшие две недели. Я

понимаю, что книга, которую я пишу, кажется врагом, рутинной работой. В ней нет сердца, и нет

финала. Теперь я понимаю, то, что я считал легким – написать книгу – действительно было легко.

Обоснованно говоря. Любой может ее начать. Закончить – вот невозможное.

Отэм предлагает заменить все имена и места, но я убеждаю ее, что это не сработало в

первый раз. Таненр подтверждает это. Она быстро предлагает мне переписать ее, или она сама

перепишет, или мы можем вместе. Она считает, что существуют миллионы способов, как я могу

проработать книгу, не выдав Себастиана. Я в этом не уверен.

Оглядываясь назад, эта книга настолько простая, что даже немного неловко. Это просто

история одного парня, глупая автобиография о влюбленности. Любовь терпит неудачу по

миллионам причин – расстояние, измена, гордость, религия, деньги, болезнь. Чем эта история

достойней?

Такое чувство, что достойней. Она кажется важной. Жизнь в этом городе – удушающая по

различным причинам.

Но если дерево падает в лесу, возможно, оно не издает звука.

И если парень влюбляется в «закрытого» сына епископа, возможно, тут нет никакой

истории.

***

Себастиан приходил только раз на занятия за прошедшие две недели. Фуджита сообщает

нам, что тот берет перерыв, чтобы завершить собственный учебный год и вернется к тому

времени, когда мы будем сдавать рукописи.

Последний раз, когда Себастиан был на занятии, он сидел в начале класса, низко склонив

голову над столом с Сабиной и Леви, просматривая их финальные главы. Его волосы спадали на

глаза, и он неосознанно смахивал их. Его рубашка растягивалась на спине, и я вспоминал, как

видел его без нее, видел драгоценную карту его мускулатуры и костей. Находиться с ним в одном

помещении после расставания было, на самом деле, болезненно. Я хочу сказать, как я могу сидеть

здесь, когда ко мне никто не прикасается, и все равно испытываю боль. Моя грудь, легкие, горло –

все ноет.

Все это время Отэм сидит рядом со мной, она сгибается от чувства вины и пытается

прислушаться к тому, что Фуджита рассказывает нам о редактировании перед сдачей. Каждый

раз, как она смотрит на Себастиана, она смотрит на меня, и я вижу вопрос в ее глазах: «ты

рассказал ему?»

Но она знает ответ. Мне придется поговорить с ним, чтобы сделать это. Мы не

переписываемся смс– ками, не пишем на электронку, и даже не обмениваемся записками в папках.

Я не буду лгать: это медленно убивает меня.

Когда я был ребенком, я смотрел фильм, что– то наверняка слишком зрелое для меня в том

возрасте, но там была одна сцена, которая застряла в моей голове так далеко, что иногда

всплывает в моих мыслях и, на самом деле, вызывает дрожь страха. В ней, женщина переходит

улицу со своим ребенком, ребенок бежит вперед и его сбивает машина. Я даже не знаю сюжет,

который следует дальше, но мать начинает кричать, пытается вернуться назад, отмотать, что

произошло. Она настолько сходит с ума, так мучается, что за мгновение в ее голове что– то

раскалывается, и она считает, что есть способ все исправить.

Я не сравниваю свой разрыв со смертью ребенка – я не настолько мелодраматичен – но это

чувство беспомощности, полной неспособности изменить свою судьбу, – настолько

ошеломляюще, что иногда меня начинает совершенно неожиданно тошнить. Я ничего не могу

сделать, чтобы исправить что– то.

Я ничего не могу сделать, чтобы вернуть его обратно.

Я говорю родителям, что у нас не вышло, мы перегорели, и как бы сильно они не

подбадривали меня, как бы сильно мы с Отэм не работали над поиском пути обратно к легкому

комфорту, который был у нас прежде, это грозовое облако преследует меня повсюду. Я не

голоден. Я много сплю. И мне плевать на долбанную книгу.