История любви одного парня (ЛП)

медленно выдыхая. Я представляю себе огнедышащего дракона.

– Слушай. Мэнни видел нас. Не только меня – нас. И я вообще– то не размахиваю

повсюду радужным флагом. Я не рассказываю никому, что би. Отэм – моя лучшая подруга – даже

не знала до прошлой недели, и я не рассказывал ей о тебе. Я говорил, что у меня есть чувства к

тебе, а не то, что они взаимны.

– Я просто подумал…после вечера субботы… – он качает головой. – Я подумал, что,

возможно, ты рассказал что– то Мэнни или Эрику.

– С чего бы? – я понимаю, что не должен произносить следующую часть: это по– детски и

мелочно, но мой рот не получает этого сигнала: – Разве что, ну знаешь, я захотел обсудить с кем–

то важное эмоциональное событие в моей жизни.

Его голова резко дергается.

– Что это значит?

– Только то, что было бы приятно услышать тебя вчера и добиться хоть какого– то

подтверждения от тебя сегодня, что ты увидел меня и не психуешь.

– Таннер, я был вчера занят.

Ох, ощущения, как от пощечины. Открытой ладонью, с отпечатком на моей щеке.

– Много церковных занятий, полагаю.

Себастиан подхватывает это и его несет:

– Именно этим мы занимаемся по воскресеньям. Пусть твоя мать научит тебя тому, как у

нас все происходит. Если она помнит.

Раз…

Два…

Три…

Четыре…

Пять…

Я продолжаю считать. Я напоминаю себе, что он просто напуган. Я напоминаю себе, что

он растерян. Если бы я мог отступить назад в эту секунду, я знаю, что сказал бы себе: «Это не

твоя битва. Это битва Себастиана. Дай ему время. Но разве она и не моя тоже? Хоть немного?

Разве мы в этом не команда, пробираемся впервые вместе?

Он отворачивается от меня, запуская руку в волосы и нарезая круги по небольшому уголку

парковки. Он выглядит так, будто вот– вот сбежит. Забавно осознавать, что это, наверное, именно

то, что он хочет, потому что видимо, что он не желает продолжать эту дискуссию здесь. Он не

хочет этого нигде. Он хочет быть вместе без ожиданий и обсуждений. Как сформировавшаяся туча

– нависает сейчас здесь, уходя куда– то в неясное будущее, неопределенность.

Поэтому я спрашиваю его:

– Ты вообще представлял, что когда– нибудь расскажешь своим родителям, что ты – гей?

Могу сказать, что он даже не удивлен, как я быстро переключаюсь. Нет никакой тревоги,

никакого двойного смысла. Он сильнее хмурится, и отходит еще дальше от меня.

– Мне нужно выяснить много всего о себе, перед тем как заводить подобный разговор с

ними.

Я впиваюсь в него взглядом.

– Себастиан? Ты – гей?

Конечно, это так.

Да ведь?

Он смотрит на меня так, будто совсем не знает.

– Не знаю, как отвечать на это.

– Либо да, либо нет, вроде как.

– Я знаю, кем хочу быть.

– Кем хочешь быть? – какого хрена это вообще означает?

– Я хочу быть добрым, щедрым и любить Христа.

– Но какое отношение это имеет к моему вопросу? Ты уже такой человек. Ты

замечательный, заботливый и верный. Все эти качества создают из тебя человека, которого я

люблю. Ты уже такой. Статус гея не изменит этого.

И я вижу тот переломный момент, момент, когда слово оседает на его коже, когда оно

впитывается. Я сказал это. Не «гей». Я сказал «люблю».

Он произносит очень тихо мое имя, а затем смотрит в сторону.

Он даже не смотрит на меня, а я только что сказал ему, что люблю его.

Каким– то образом следующий вопрос кажется намного значимее, чем предыдущий.

– Себастиан, ты слышал, что я сказал? Я люблю тебя. Это вообще как– то отложилось?

Он кивает.

– Отложилось.

Он краснеет, и я замечаю, как румянец задерживается, и знаю, что это счастливый

румянец. Я вижу это. Знаю оттенки эмоций. Насколько это странно?

Ему нравится слышать, что я люблю его, но одновременно нет.

– Это слишком много для тебя, – произношу я. – Не так ли?

– Да, – отвечает он. – В смысле, честно говоря, это перебор. Дело даже не в том, что ты

спросил до этого… – его голос обрывается, и он украдкой оглядывается. – Гей я или нет? Такое

слишком говорить мне сейчас, потому что у меня выходит книга, и я собираюсь на миссию, и еще

много чего.

– Так значит просто неудобно слышать, как я говорю, что люблю тебя?

Он морщится.

– Таннер. Нет. Я просто хочу сказать, я не уверен, что смогу дать в ответ тебе то же самое,

что ты хочешь дать мне.

– Нет причин в моем желании подарить тебе мои чувства, – мне на самом– то деле

смешно от этого. – Просто это то, что я чувствую.

Он смотрит на меня, как на больного.

Как будто не верит мне.

– Я люблю тебя за то, кто ты есть, не за твой румянец, твои глаза или то, что ты

заставляешь меня испытывать, когда прикасаешься ко мне, – говорю я, и он снова краснеет. – Все,

что я люблю в тебе, никуда не исчезнет, когда ты уедешь в свой книжный тур, и никуда не

исчезнет, когда ты уедешь на миссию. Я все еще буду здесь, и я все еще буду думать обо всем

этом. Я все равно буду работать над этим, чтобы стать лучшим человеком, лучшим другом,

лучшим сыном. Я все равно буду думать – каково было бы стать лучшим парнем для тебя. А ты

будешь на миссии, думая о том, как сильно не хочешь быть геем.

Он злится, могу сказать. Мой первый инстинкт – пожалеть, что я не могу забрать свои

слова обратно, но он исчезает, как дым, когда реальность доходит до меня: я был серьезен в

каждом слове, которое произнес.

– Я не буду думать… – начинает он, но затем отворачивается, его челюсть подрагивает от

злости.

– Так это все? – спрашиваю его. – Мы достигли предела того, что ты хочешь отдавать?

Она качает головой и говорит:

– Ты хочешь, чтобы я был тем, чем не являюсь.

Чем. Не кем, а чем.

– Я только хочу, чтобы для тебя было нормально то, кто ты сейчас. Я знаю, что не

единственный здесь испытываю чувства.

Он прицеливается и стреляет, его лицо – маска спокойствия.

– Думаю, нам нужно расстаться, – Себастиан замолкает, наблюдая, как каменеют мои

органы и крошатся внутри. – Это больше не правильно.

***

Остаток дня трудно объяснить.

Я ушел сразу же после вырвавшихся из его рта слов, и даже сейчас я действительно не

помню, что делал. Может, сходил к озеру. Ездил кругами, кругами, кругами.

Когда становится темно, и мой телефон светится миллионами сообщений от Отти и ни

одним от Себастиана, я разворачиваю машину, тихо паркуясь на тротуаре у ее дома.

Я никогда раньше не замечал, что в ее комнате пахнет ванильными свечами, и что от ее

лампы идет успокаивающее голубое свечение. Я никогда не замечал раньше, как поэтапно она

обнимает. Она обхватывает меня руками, а затем сжимает, а затем сжимает еще крепче, и в моей

голове мы смещаемся на иной уровень комфорта, от «эй, что случилось» до «Таннер, поговори со

мной» и «Боже мой, что стряслось?»

А затем мы достигаем еще одного уровня, потому что она уговаривает меня. Ее ладони на

моем лице – я плачу, я не знал – а она сцеловывает мои слезы, а я бормочу. Я признаюсь, что мы с

Себастианом были вместе. Я рассказываю ей о том, что случилось, как он все закончил, каким

ничтожным я себя чувствую.

Ее губы около моих, на моих, открываются от удивления, а потом от нечто большего.

Я облажался.

Вот где я уничтожаю все.

Глава 18.

Не знаю, что я творю. Я определенно не должен быть здесь. У меня красные глаза, а

волосы в беспорядке. Я все еще был в одежде, в которой спал, за исключением (а) я принял душ в