Родные по крови (СИ)

Передо мной затормозила какая-то иномарка. Я сразу залезла в салон, протараторила, что-то вроде того, что мне надо в город. Машина тронулась, Константин не попытался меня остановить, да у него бы ничего и не получилось. Я бы зубами вцепилась в сиденье, но не позволила бы выволочь себя из салона. Водитель машины был мужчина, на протяжении всего пути задавший только один вопрос: где именно в городе меня высадить. Всё остальное время мы ехали, молча, хотя я постоянно чувствовала на себя удивлённый взгляд. Да, наверное, не часто встретишь беременную девушку практически в домашнем халате, да ещё и босиком. Но мне было плевать, что обо мне подумают. Как только меня высадили у роддома, я сразу же выбежала из машины, бросив водителю сухую благодарность. Всё-таки ни копейки не взял, хоть вряд ли бы он стал жечь ради меня бензин, если бы ему было не по пути. Но тогда я об этом совершенно не задумывалась. Я ворвалась в здание роддома как какой-то дикарь. Я знала, что мама должна была рожать именно здесь. И я по-прежнему была уверенна, что всё в порядке…Точнее я верила, что мама здесь. В какой-нибудь палате. С ней всё хорошо. Ведь я бы почувствовала….я бы почувствовала, если бы она….если бы её уже не было.

От таких мыслей всё в душе похолодело. Титаническими усилиями мне удалось хоть немного собраться с силами. Когда малыш внутри меня толкнулся, я заставила себя успокоиться. Или по крайне мере придушить панику. Господи, ещё ведь ничего не потерянно! Мало ли из-за чего могла расстроиться тётя Оксана, а Константин…он просто завидует моему отцу. Да, это зависть. У моего папы всё хорошо. Он счастлив. Он не ищет связей на стороне, он сохранил любовь к жене на протяжении стольких лет. Конечно же, это вызывает зависть. Пусть даже у родного брата. Константин всё выдумал или не так понял или ему это приснилось, причудилось, да мало ли что ещё. Но его слова не могут быть правдой! МАМА ЖИВА! Чёрт подери, я ведь бы почувствовала….если бы что-то случилось, я бы это обязательно почувствовала!

— Девушка, в чём дело? Что с вами? Вам плохо? Врача позвать?

Передо мной возникла невысокого роста девушка в белом халате. С трудом, но я смогла собраться с мыслями и держать голос ровным.

— Не нужно. Скажите мне, к вам поступала роженица Самсонова Мирослава Сергеевна? Она…возможно, вчера у неё были преждевременные роды.

Выражение лица девушки моментально изменилось. Появилась настороженность и какая-то непонятная мне грусть.

— А вы ей кто?

Этот вопрос заставил моё сердце биться где-то в горле. Значит….у мамы вчера действительно были роды.

— Я её дочь. Скажите мне, где она сейчас? В какой она палате?

Девушка побледнела, закусила нижнюю губу и неловко отвела взгляд, а мне казалось, что ещё вот-вот и я потеряю сознание.

— А вы разве не знаете? Её у нас уже нет.

— Что значит «уже нет»? А где она?!

Ответ мне пришлось ждать несколько минут. Девушка молчала, всё ещё не решаясь встретиться со мной взглядом, а к моему горлу уже подкатывал ком слёз. Я не понимала, что происходит. Мне хотелось кричать, выть, стонать, рыдать и вместе с эти я ещё надеялась услышать, что мама в какой-нибудь больнице или уже дома или… Господи, да где угодно, но жива. ЖИВА!

— Она в соседнем здании….Погодите, ваш отец, он сейчас здесь, около малыша. Я его позову…и врача тоже позову. Вы только не волнуйтесь, вам нельзя в вашем положении.

Меня усадили на какой-то стул, с которого я моментально поднялась, как только эта девушка скрылась из моего поле зрения. В соседнем здании? Я выглянула в окно, но мне это совершенно ничего не дало. Здание как здание, только непонятно, что это? Может, какая-нибудь больница? Значит, если мама там…она жива! Ну, конечно, Господи, а я уже чуть сама дух не испустила. Только тревожные чувства всё равно продолжали терзать. Я собрала в себе все силы, чтобы хотя бы казаться более-менее спокойной. В роддом вошли два мужчины в белых халатах — по-видимому, врачи, которые здесь работали. Я тут же приструнилась к ним, постаравшись максимально подавить в себе волнение.

— Извините, вы не подскажите, а что находится в соседнем здании?

Я махнула рукой на виднеющуюся из окна серую застройку. Мужчины удивлённо переглянулись между собой. Один из них, пожав плечами, просто ответил:

— Морг.

Не было пафосных речей, громких слов, этой наигранной скорби. Слышались лишь тихие всхлипы и приглушённые рыдания. Были только все самые близкие: родственники, друзья, хорошие приятели. Все прощались по-очереди. По-одному подходили к гробу, что-то шептали, мужчины пытались скрыть слёзы, женщины не сдерживались, лишь прикрывали рот рукой. Первым был папа. Когда он подошёл к гробу, все опустили глаза, некоторые даже отвернулись. А я нет. Я смотрела прямо на него. Я смотрела, как он провёл ладонью по её лицу, прижался губами к её губам и очень долго стоял вот так — склонившись к гробу, в последний раз целуя любимую женщину. Когда он отходил, точнее, когда его очень аккуратно, с пониманием всей ситуации, но всё же настойчиво оттаскивали в сторону, по его щеке скатилась слеза. Одинокая мужская. Это уже потом, когда разъехались все родственники, когда он заперся в своей спальне с бутылкой виски, я всю ночь слышала за стенкой приглушённые рыдания. Но это было потом. На похоронах никто не увидел, что прячется за каменной выдержкой этого мужчины. Какие чувства его разрывают.

Я подходила второй, вслед за папой. Меня крепко удерживал за плечи Артур (понятия не имею как его отцу, удалось вытащить его из СИЗО, пускай даже всего на один день), и, наверное, если бы не он, я бы потеряла сознание. Слишком много чувств обострённых до предела. В тот день я так и не смогла по-человечески попрощаться. Я только поцеловала холодную щёку и дрожащими губами шепнула «люблю», а дальше, видимо почувствовав, что я начинаю терять равновесие, Артур отвёл меня от гроба. Я не плакала. Точнее по моим щекам текли слёзы, но в душе была полная пустота. В отличие от того дня, когда я узнала о смерти, на похоронах я понимала абсолютно всё. Я понимала, что происходит, я тонула в этих чёрных цветах, доносящихся отовсюду рыданиях, но боли не было. Она пришла потом. Когда я осталась совершенно одна. В своей комнате. В своей постели. Когда увидела на полке с книгами фотографию пятнадцатилетней давности — на ней была изображена первоклашка в красивом платье, с пышными белыми бантами, на руках у молодой улыбающийся женщины. Я загрызла подушку, уперлась ногами в стену, задушила вырвавшиеся наружу рыдания, когда увидела на своём столе шарик со снежным городом — в шесть лет я со слезами на глазах выпросила его у мамы. И всё же боль была неполной, не убийственной. И это вовсе не потому что я не чувствовала потери близкого человека. Чувствовала, ещё как чувствовала. Но в какой-то момент, наверное, когда мы были на похоронах, Артуру удалось выдрать часть страданий из моего сердца. Он словно впитал их в себя. Отобрал у меня половину боли, не дал мне в полной мере ощутить всю полноту горя. А его слова, которые он тихо шепнул мне, когда его отец, повёз его обратно…всё дальше и дальше от меня, я, наверное, запомнила на всю жизнь.

— Знаешь, если ты когда-нибудь захочешь уйти от меня, и неважно по какому поводу: влюбишься в другого или узнаешь, что смертельно больна, не нужно мне об этом сообщать. Лучше сразу пристрели. Это будет гуманней.

Прошло уже два месяца. Мне не верилось. Время тянулось так медленно, по крупицам. Наверное, потому что всё в доме напоминало о маме. Чувствовался её запах, кажется, из каждого уголка квартиры даже доносился её смех: радостный непринуждённый. Вещи оставались нетронутыми, всё лежало на тех же самых местах, как было при маме. Отец запретил, что-либо переставлять. Всё должно было оставаться по-старому. Это сводило с ума, так невозможно было жить, но и переехать, хотя бы на время как предлагала тётя Оксана, я тоже не могла. Как вообще можно было бросать отца в таком состоянии? Да он пытался сделать из себя железного человека, казаться жёстким спокойным равнодушным ко всему. Но обмануть меня ему было невозможно. Я каждую ночь засыпала под доносящиеся из-за стенки сдавленные всхлипы, рыдания. Папа плакал. И не просто плакал — скулил, выл от тоски и одиночества. Одиночества, которое он чувствовал во всём, и которое никто уже не сможет для него разрушить. А ведь мой папа…он мужчина из того разряда, что кулаком по столу ударит, так стол этот к чёрту развалится. Смерть подкосила его. Оно и понятно, он так сильно любил маму. Любил не за что-то, а скорее вопреки. Любил, молча, иногда стараясь даже скрыть ото всех это чувство. Любил так, как, наверное, умеют любить только мужчины. Настоящие мужчины.