И снова о любви

— Разве это не противоестественно? — спросила я. — Я имею в виду… мои чувства к Патрику.

— Это нормально, — отозвалась она.

Она помогла мне почувствовать себя нормальной. Я пришла к ней и на следующей неделе, потом еще раз. Вскоре зеленая листва за окном ее кабинета пожухла.

— Я все еще думаю о Блейке, — сказала я в один из бодрящих октябрьских дней.

— Много? — спросила она. — Сколько по шкале от одного до десяти?

Я пожала плечами:

— Наверное, шесть.

— Ничего удивительного, — произнесла она. — Он — ваш первый парень. Первая любовь. Такое быстро не забывается. Однако нужно думать о будущем, Ари. Вчерашний день уже в прошлом.

Она встала — сеанс закончился. Я не двинулась с места, размышляя о том, что вчерашний день уже не вернешь, и это грустно. А потом вдруг мне пришло в голову, что возвращаться в прошлое — все равно что снова пойти в начальную школу и сесть за низкую парту, из которой ты давно выросла.

По дороге домой моя голова была занята свадьбой Джулиана и тем, что мне снова нечего надеть. Вечером, когда мама сидела за пишущей машинкой на кухне, я рылась у себя в шкафу, пытаясь отыскать что-нибудь подобающее для свадебного круиза вокруг Манхэттена. На глаза попалось черное платье, то самое, что было на мне на рождественском приеме у мистера Эллиса и которое оказалось на полу в двадцать первый день рождения Блейка. Я вытащила его на свет, провела по ткани рукой и стала смотреть, не отводя глаз. Неожиданно рядом возникла мама.

— Я куплю тебе новое платье, — сказала она, осторожно забирая его у меня из рук. — Что-нибудь помоднее.

Маленькие черные платья никогда не выходят из моды. Однако мама этого не знала, а я не стала спорить. К тому же я подумала, что она, наверное, все-таки права. Это платье слишком сильно связано с прошлым.

На следующее утро мы поехали в универмаг и приобрели лиловый костюм с юбкой, прекрасно гармонировавший с синяком у меня на лбу. Хоть синяк уже почти сошел — осталось лишь несколько пятнышек над левой бровью, — Джулиан все равно заметил. Он подошел ко мне после официальной церемонии. Я стояла у поручней яхты и вглядывалась в горизонт.

— На тебя напали грабители? — спросил он.

Я прыснула и рассказала об аварии. В прозрачном осеннем небе не было ни облачка, дул свежий ветерок. Джулиан спросил, чем я занималась с конца лета. Я ответила, что ничем, только готовилась к поступлению в колледж в будущем году. Он поинтересовался, в какой.

— Надеюсь, в Парсонс. Через месяц у меня пересдача вступительного экзамена. В прошлый раз я провалилась с треском.

Он засмеялся:

— Сейчас экзамен кажется важным, но когда-нибудь ты поймешь, что это пустяк. Особенно для человека с твоим талантом. Знаешь, я показал портрет Адама одному своему знакомому — владельцу рекламного агентства, — и тот был потрясен. Сказал, что следующей весной может предложить тебе поработать у него на полставки, если тебе интересно.

— Поработать… — повторила я, представляя, как я отвечаю на звонки и заклеиваю конверты. — Кем?

— Художником, Ари, — усмехнулся он, словно я — законченная идиотка. — Тебе интересно?

В былые времена я бы сказала — нет. Раньше эта профессия представлялась мне несерьезной и ненадежной. Я боялась потеряться среди художников, раствориться как дым в воздухе. Сейчас я не стала так отвечать, потому что за последнее время со мной произошло множество серьезных и непростых событий, однако я никуда не исчезла.

— Что скажешь? — спросила Эвелин.

В приталенном, расшитом бисером вечернем платье она, волнуясь, вертелась перед огромным зеркалом в спальне, рассматривая свое отражение со всех сторон. Я стояла позади. Эвелин придирчиво изучала вышивку по подолу, эффектные туфли. Все это мы купили в одной из лавчонок, торгующих винтажной одеждой по сходным ценам, и я была уверена — сегодня на новогодней вечеринке в одном из банкетных залов на Лонг-Айленде Эвелин затмит всех. Их с Патриком пригласил сосед, который недавно получил наследство и хотел красиво встретить новый 1988 год.

— Великолепно, — отозвалась я. — И хватит нервничать.

Она улыбнулась:

— Ничего, что ты остаешься с детьми? Они все никак не оклемаются от простуды.

Я поправила ее прическу и улыбнулась в ответ. Мальчики болели с самого Рождества, кашляли, чихали и слегка температурили, но я не хотела, чтобы Эвелин волновалась. Они с Патриком заслужили беззаботный вечер с коктейлями из морепродуктов и шампанским.

— Все будет в порядке, — ответила я, вручив ей серебристую сумочку-клатч, изготовленную, по словам продавщицы, в 1928 году. — Не волнуйся, веселись от души.

Держа сумочку в одной руке, второй она убрала комочек туши с ресниц перед зеркалом.

— Если будут проблемы, позвони маме.

Я кивнула, хотя делать этого не собиралась. Родителям тоже не помешает хорошенько отдохнуть. Они устроили собственную новогоднюю вечеринку у нас дома, с приправленным бренди эгг-ногом и толпой детективов с супругами.

В гостиной Патрик в элегантном черном костюме и шелковом галстуке потирал спинку Шейну и помогал высморкаться Кирану.

— Хорошо выглядишь, — сказала я.

Он оттянул ворот.

— Задыхаюсь я в этой штуковине.

Его слова напомнили мне об одном человеке, который тоже предпочитал футболки и джинсы шикарным костюмам. И о том, что сегодня в полночь меня никто не поцелует.

Чтобы не думать об этом, я забрала у Патрика детей. Доктор Павелка рекомендовала отвлекаться, как только появляются малейшие признаки депрессии. «Не зацикливайтесь!» — велела она.

В прихожей мы втроем провожали Эвелин и Патрика. Шейн кашлял, уткнувшись мне в толстовку, а Киран вытирал нос о мой рукав. Патрик открыл дверь и придержал ее для Эвелин. В дом ворвался холодный воздух, на рождественском венке зазвенели бубенчики. Мягкая щека сестры коснулась моей щеки.

— Спасибо, что присматриваешь за детьми, — шепнула Эвелин.

Сейчас она произносила эти слова куда чаще, чем раньше.

— Веселитесь! — ответила я.

Когда они ушли, я уложила Шейна и смотрела, как Киран играет с новой железной дорогой. В конце концов он тоже уснул на диване, и я перенесла его на кровать с подаренными папой на Рождество простынями с символикой «Джетс». Закрывая дверь, я усмехнулась: Патрик сожжет их дотла, если поблизости не окажется Эвелин.

Затем я плюхнулась на диван с пультом в руке, но ненадолго. В детской закашлял Шейн, поэтому пришлось подняться наверх и дать ему лекарство.

— Ну как, лучше? — спросила я, откинув мокрые волосики с горячего лба.

— Хочу смотреть телевизор, — захныкал он.

Мы вместе устроились на диване. Я искала по каналам новости, когда в прихожей раздался звонок. Схватив в охапку Шейна, я открыла звякнувшую колокольчиками дверь. Передо мной стояла изящная девушка с прямыми светлыми волосами, подстриженными под каре, в кремовом пальто и подходящих по цвету перчатках. Она благоухала ароматом дорогих французских духов.

— Привет, Ари, — сказала Саммер. — С Новым годом!

Как она изменилась! Неброская одежда, волосы короче на шесть дюймов, никакого перламутрового блеска на губах и ярко-синих теней. Макияжа почти не было, только красная матовая помада. Саммер стала еще красивее, чем раньше. Она напомнила мне женщин с фотографий двадцатых годов.

— Привет. — Мой голос прозвучал так тихо, что я сама едва его расслышала.

Мы не виделись с Саммер с прошлого года, и я рассчитывала больше с ней не встречаться.

— Я зашла к твоим родителям, — сообщила она. — Твоя мама сказала, что ты здесь. А у них вечеринка.

— Знаю, — бросила я уже громче.

Лучше бы мама не выдавала меня, но сердиться на нее я не могла. Она хоть и подозревала что-то, правду о случившемся между мной и Саммер я поведала только доктору Павелке. Вне стен ее кабинета все это звучало бы слишком отвратительно.

Саммер перевела взгляд на Шейна:

— Ничего себе, как ты вырос!