Пастор (ЛП)

«Должен ли я покинуть духовенство и надеяться, что Поппи примет меня обратно? Попытаться ли мне найти её? Поговорить с ней? И будет ли для Церкви лучше, если я останусь? Церковь важнее Поппи?»

Ответа не последовало. Были лишь отдалённый гул городского движения на улице и угрюмый свет, тускло мерцающий на деревянной скамье.

«Я сейчас даже дуновения не получу? Даже сейчас? За всё время именно сейчас я не получу ничего?»

Я прекрасно знал, что был нетерпелив, но меня это не заботило. Даже Иаков (прим.: герой Пятикнижия, третий из библейских патриархов, младший из сыновей-близнецов патриарха Исаака и Ревекки, родившей после двадцатилетнего бесплодного брака. Отец 12 сыновей, родоначальников колен Израилевых. Почитается во всех авраамических религиях: в иудаизме, христианстве и исламе) должен был бороться за Божье благословение, поэтому, если мне придётся биться ради того, чтобы получить своё, я это сделаю.

Вот только я устал. И был опустошён. Я не мог продолжать ныть, даже если бы и хотел, так что вместо этого мои мысли блуждали, а молитвы становились бесцельными — даже без слов — пока я просто осознавал, где в итоге оказался. Здесь, в церкви, которая не была моей, одинокий и уязвлённый. Своими действиями я навлёк неприятности на мой приход и предал доверие епископа и прихожан — поступок, который я изо всех сил пытался не совершить с тех пор, как стал священником.

Я потерпел неудачу.

Я потерпел неудачу как пастор, как человек и как друг.

Пялясь на каменный пол, я медленно моргал в тишине. Остаться ли мне? Будет ли лучшим искуплением то, что я останусь священником? Будет ли так лучше для Церкви? Для моей души? Уйти сейчас — не на моих условиях — было похоже на дерзкую ненависть к самому себе, на поступок в стиле «я всё испортил, так что уволюсь», и какое бы решение я ни принял касательно будущего, оно должно прийти откуда угодно, но не от подобных эмоций.

Оно должно прийти от Бога.

К сожалению, сегодня у Него не было настроения для разговоров.

Возможно, настоящий вопрос состоял в том, смогу ли я представить свою дальнейшую жизнь без духовенства и Поппи? Я решил уйти из-за моей любви к ней, но как только сделал это, то почувствовал, как передо мной проносятся всевозможные сценарии моего будущего: вдохновляющего, будоражащего, воодушевляющего. Было так много способов, позволяющих мне служить Господу, а что, если всё к этому и вело? Не к тому, что мы с Поппи будем вместе, а к тому, что меня вытолкнут из комфортного пузыря, который я для себя создал? Пузыря, где я мог бы сделать так много и где всегда находил бы причину работать больше и лучше; пузыря, где было легко развивать чувство покоя и умиротворения во имя смиренного служения.

Существовало так много всего, что я хотел сделать, когда был моложе — то, что совершила Поппи, например, длительные миссионерские поездки — но это стало невозможным, как только я получил свой приход. Однако, будь я свободен, мог бы бороться с голодом в Эфиопии, или провести лето, преподавая английский язык в Беларуси, или копать колодцы в Кении. Я мог бы отправиться куда угодно когда угодно.

С кем угодно.

Ну, не с кем угодно. Закрыв глаза, я представлял пыльные равнины народности покот (прим.: народ из культурно-языковой группы нилотов, живут на территории западной Кении на границе с Угандой) или леса Беларуси и терялся в безмолвных фантазиях о будущем, потому что лишь одного человека я рисовал рядом с собой. Кое-кого невысокого и худенького, с тёмными волосами и красными губами. Её, приносящую вместе со мной воду, а возможно, новые тетради для детей, или, вероятно, перед моими глазами были её солнечные очки, пока мы, переплетя пальцы, шли на собрание общины. Или она лежала бы надо мной в гамаке, откуда я мог разглядеть на её коже следы в форме ромбиков, которые оставили нити гамака, а может, мы бы разделили холодную, неотапливаемую общую спальню, свернувшись на нашей жёсткой постели подобно двойным кавычкам.

Но где бы ни оказались, мы бы помогали людям. Адресно, физически, иногда лично — тем же образом, как помогал людям Иисус. Исцелять больного его руками, излечивать слепоту землёй и слюной. Делать его руки грязными, а сандалии пыльными. Это было одним из реальных различий между Иисусом и фарисеями (прим.: религиозно-общественное течение в Иудее в эпоху Второго Храма, одна из трёх древнееврейских философских школ, возникших в эпоху расцвета Маккавеев (II в. до н. э.), хотя возникновение фарисейского учения может быть отнесено к времени Ездры. Учение фарисеев лежит в основе Галахи и современного ортодоксального иудаизма), не так ли? Один вышел с народом, тогда как другие оставались внутри, споря над пожелтевшими свитками, пока безразличная империя жестоко обходилась с их людьми.

Я вспомнил момент, когда решил стать священником, то волнение, жгучее предвкушение, которое ощущал. И я чувствовал его сейчас, словно прикосновение крыльев голубя и крещение огнём одновременно, потому что теперь всё стало ясно. Не только ясно, но и очевидно.

Я сел.

Бог хотел, чтобы я остался в реальном мире и вёл обычную жизнь среди Его народа. Возможно, Его планы на Тайлера Белла были более захватывающими и прекрасными, чем я когда-либо рассчитывал.

«Это то, чего Ты хочешь? — спросил я. — Чтобы я ушёл не ради Поппи, не ради епископа, а ради себя? Ради Тебя?»

И слово прозвучало в моей голове с таким спокойствием, с такой властью: «Да».

Да.

Пришло время мне остановиться. Пришло время оставить свою жизнь пастора позади.

Вот тот ответ, который я хотел; путь, который искал, только он не был тем, о котором я просил, потому что раньше я задавал неправильный вопрос.

На этот раз не было ничего эффектного: ни горящего куста, ни покалывания, ни солнечных лучей. Лишь тихий, безмятежный покой и знание, что мои ноги теперь на правильном пути. Мне нужно было сделать только первый шаг.

И когда ближе к вечеру я позвонил епископу, чтобы сообщить о своём решении, мой новообретённый покой никуда не исчез. Мы оба знали, что оно было верным — для меня и для церкви — и вот так жизнь как пастора, как Отца Тайлера Белла подошла к плавному и мрачному концу.

***

На следующих выходных проходил Ирландский фестиваль, а я уже попрощался со своими прихожанами и собрал вещи в доме священника, поэтому у меня не было причин туда ехать, хоть мне и было ненавистно то, что я пропускал начало сбора средств для церкви.

— Боишься, что они забьют тебя камнями? — поинтересовался Шон, когда я сказал, что не собираюсь идти (я остался у него, пока не нашёл себе жильё).

Я покачал головой. На самом деле, несмотря на всенародный всплеск в социальных сетях, где меня приравняли к демону и одновременно сделали знаменитостью из-за внешности, мои прихожане отреагировали намного лучше, чем я того заслуживал. Они сказали мне, что хотят, чтобы я остался: некоторые буквально умоляли меня об этом, другие благодарили за открытые дискуссии о насилии, кто-то же просто обнимал меня и желал всего хорошего.

И я дал им честные ответы на все заданные вопросы; они заслужили, по крайней мере, это: искреннее и открытое признание во всех моих грехах, так чтобы не было ни тени сомнения, ни распускания слухов. Я не хотел, чтобы мой грех порочил общину больше, чем это уже было сделано.

Но в то же время, несмотря на их тепло и любовь, возвращение не казалось мне разумным. Хоть я и упаковал свои вещи на прошлой неделе, призрак Поппи всё ещё преследовал меня. После того как мы с отцом погрузили всё в фургон, я придумал оправдание, что мне нужно попрощаться с ещё несколькими людьми, и отправился к её дому. Я не представлял, что могу ей сказать, ведь даже тогда не знал с точностью, злился я на неё или же отчаянно нуждался в ней, а может, то и другое — ещё одно предательское чувство, будто только её тело в состоянии исцелить меня, хотя оно же и причинило мне боль.