Легкий флирт с тяжкими последствиями

Сначала я работала в утреннюю смену. Приходила еще до открытия и после обеда уходила, но вечерняя смена мне тоже нравилась, и я стала работать неделю утром и неделю вечером. Порой после двенадцати я совсем не чувствовала себя уставшей и пешком шла домой – то, чего не стоит делать сейчас, но тогда это было так же безопасно, как и в разгар дня.

И вот однажды после работы я пошла домой мимо вокзала Милуоки. Почему именно так, я сама не знаю, ноги сами понесли меня этой дорогой. Этот путь не был самым близким, и раньше я никогда так сильно не отклонялась от прямого пути, но ночь была такая прекрасная, а ветер такой свежий, и я просто шла и шла.

Я подошла к вокзалу около часу, только что пришел поезд, пассажиры повалили из вокзала на площадь, жестами и криками подзывая такси. Мне нравилось смотреть на поезда, их вид бередил во мне желание куда-нибудь поехать, но только куда? За исключением двух поездок к Мэй-Анне в Голливуд, я всю жизнь просидела на одном месте.

Я стояла на другой стороне вокзальной площади, наблюдая, как люди мелькают в освещенных окнах здания, как они выходят наружу под свет уличных фонарей, как открываются и закрываются двери вокзала. Некоторые из прибывших ненадолго останавливались, чтобы поудобнее перехватить чемоданы, минуту разглядывали огоньки шахтных копров на Холмах и исчезали в темноте, другие брали очередную машину и уезжали. Вскоре вокзальная площадь опустела, но я все не уходила, любуясь красиво подсвеченной часовой башней вокзала. Теперь нет уже ни ее, ни этого вокзала, теперь там городское телевидение, а тогда это было одно из лучших зданий города.

Когда толпа на площади совсем рассосалась, из дверей вокзала вышел последний пассажир, и, когда я увидела его, у меня сразу стало тепло на сердце. Он вышел так медленно и спокойно, словно никуда и ни к кому не торопился или просто не знал, куда ему идти дальше, остановился под фонарем и втянул в себя ночной воздух. Он стоял, не опуская чемодана на землю, и разглядывал огоньки на Холмах, словно стараясь убедить самого себя, что наконец оказался дома. Впоследствии я никогда не спрашивала его, откуда он тогда приехал и почему приехал именно на этот вокзал. Меня в темноте он не видел, но я сама подошла и встала с ним рядом.

– Здравствуй, Бастер, – сказала я.

Сначала он не узнал меня и долго щурился, пытаясь рассмотреть мое лицо, а узнав, поставил чемодан на мостовую и заулыбался.

– Привет, крошка! – воскликнул он и обнял меня так, что я едва не задохнулась в его объятиях, а когда он меня выпустил, я разглядела на его глазах слезы. – Эффа Коммандер! – добавил он и потряс меня за плечи. – Да ты прекрасно выглядишь!

– Слава богу, что ты вернулся домой, Бастер, – сказала я. – Сейчас самое время вернуться.

Он согласно кивнул, взял меня за руку, и мы пошли по улице Монтана-стрит куда-то по направлению к окраине.

– Не хочешь взять такси? – спросила я.

– Разве ты забыла, как я раньше, словно ломовая лошадь, таскал тележки вверх и вниз по этой улице? – спросил он, и на нас дохнуло ароматом нашей молодости.

По дороге мы болтали о том о сем, но не заговаривали ни о тюрьме, ни о Мэй-Анне. Как люди, не видевшиеся со вчерашнего дня, мы говорили о том, какая сейчас прекрасная ночь и что цены на медь опять пошли вверх, и о том, что неплохо бы где-нибудь посидеть и выпить чашечку кофе.

– Знаешь, – сказала я, – я теперь управляющая в кафе «Вест-Парк». Оно уже закрыто, но ключ у меня с собой, мы можем зайти, и я сделаю тебе кофе.

Я чувствовала, что сейчас он не хочет встречаться ни с кем из своих бывших знакомых.

Он никогда в жизни не отличался разговорчивостью, но в ту ночь его просто невозможно было остановить, и за разговором мы опустошили не меньше пяти кофейников и умяли не меньше дюжины «Сникерсов» из партии, предназначавшейся для завтрашнего утра. Он рассказывал, как последние два года скитался по всей стране, брался за любую работу, которая подворачивалась, собирал апельсины, разгружал вагоны, служил официантом, потом его занесло в Нью-Йорк, и, сидя на скамейке в парке, он раздумывал о том, не обратиться ли ему в какой-нибудь гимнастический зал и не предложить ли себя в качестве спарринг-партнера, ведь они наверняка не откажутся взять бывшего чемпиона в качестве тренировочной груши для молодых, как вдруг к нему подошел какой-то человек, осведомился, не Бастер ли он Миднайт, и попросил автограф. После этого Бастер задумался и спросил самого себя, что он здесь делает и почему ему, собственно, надо становиться грушей для битья. «Я ведь был когда-то чемпионом, – сказал он сам себе, – и надо сохранить хотя бы остатки достоинства, даже если вся Америка ненавидит меня за то, что я убил мразь, которую они все называют героем войны».

– И тогда я решил вернуться домой, – заключил он.

– Не знаю, как где, но здесь, в Бьютте, штат Монтана, ты для всех по-прежнему Бастер Миднайт, чемпион, – сказала я. – У нас не любят вспоминать эту историю, и все хотят помнить только, что ты чемпион и их земляк.

Я рассказала ему, как хорошо и дружно живут сейчас Тони и Виппи Берд, и Бастер ответил, что Тони даже с одной ногой больше человек, чем иные двуногие, а когда я сказала, что все еще тоскую по Пинку, он взял меня за плечи и дал выплакаться. Так мы разговаривали, пока не появились официанты и повара и не настало время открывать кафе. К нам подошел Джимми Су, повар из буфета, нерешительно протянул Бастеру руку и спросил: «Вы меня не помните, мистер Миднайт?» Бастер ответил, что да, конечно, помнит. Джимми повернулся к Тоди Мэдден, судомойке, и прошептал: «Гляди сюда – наш чемпион вернулся домой!»

– Вот, я же говорила тебе, Бастер, ты – наш, – сказала я.

Мы вышли на улицу. Было еще темно, но из домов на улицу, отправляясь на утреннюю смену, уже выходили шахтеры. Стайка шлюшек с Аллеи Любви, которая вся еще сияла огнями, отправлялась после работы по домам, и какой-то забулдыга подыскивал подходящее крыльцо, на котором можно было бы прикорнуть на пару часиков. С Холмов доносились звуки работающих механизмов и стук руды, которую засыпали в железные бункеры вагонов, а потом послышался гул сирены, означавший конец ночной и начало утренней смены, по которому можно было проверять часы.

– Нет другого такого места на земле, – сказала я Бастеру, и он согласно кивнул.

– Я не предупредил Тони о том, что приезжаю. Давай я провожу тебя до дома, а потом поселюсь где-нибудь в недорогой гостинице.

– Зачем тебе в гостиницу, ночуй у меня, – сказала я. – На диване. Конечно, это не самое роскошное место, но, извини, хоть мы и старые друзья, в свою кровать я тебя не пущу.

– Эффа Коммандер…

Виппи Берд заявила на это, что тогда у него и в мыслях не было занять мою кровать, и я это прекрасно понимала, но для меня он все еще был другом Мэй-Анны, и я не хотела, чтобы тут возникло какое-то недоразумение.

Бастер спал у меня на диване, а я в своей постели. Завтра я работала в вечернюю смену и могла позволить себе поспать подольше, и когда я встала, приготовленный им завтрак уже ждал меня на столе.

Тони предложил Бастеру поселиться у них в комнате Муна, и Мун был в восторге от этой идеи, но Бастер отшутился, сказав, что боится ненароком раздавить мальчика, и тогда Виппи Берд точно убьет его сковородкой. Бастер снял комнату недалеко от банка на Парк-стрит, а питался в ресторане. Я думаю, что настоящей причиной его нежелания жить с родственниками было то, что он еще окончательно не понял, хочет ли он на самом деле вернуться в Бьютт, и стремился побыть один, чтобы получше разобраться в себе.

Найти работу ему оказалось даже сложнее, чем Тони, хотя предложений было предостаточно, но в основном его звали к себе владельцы магазинов, которые хотели, чтобы он одним своим присутствием завлекал к ним посетителей. Бастер говорил, что он не экспонат кунсткамеры, и без колебаний отвергал подобные предложения, а когда к нему обратились торговцы автомобилями, он сказал, что его много раз приглашали прокатиться, а потом оказывалось, что едут-то на нем. Виппи Берд сказала мне, что Бастер теперь без гроша, потому что все, что они с Тони не успели прокутить, ушло на адвоката, которого наняла для него студия Мэй-Анны, и эти деньги действительно были выброшены на ветер, потому что адвокат ничем ему не помог. Поэтому, чтобы платить за комнату и пищу, Бастер первое время помогал Тони на заправке.