Фрося. Часть 4 (СИ)

Она сидела, отвалившись в кресле, руки с письмом безвольно упали на колени и она вся погрузилась в воспоминания.

В тумане от накипевших слёз, она опять видела свою милую девочку, не эту взрослую, находящуюся вдалеке от неё, а девчурку со смугленьким личиком и чёрненькими шёлковыми кучеряшками, принятую из рук уходящей в гетто Ривы и, которую первый раз приложила к своей распирающей от молока груди.

Летела жизнь полная тревог и событий, и в ней её Анютка росла и взрослела.

Долгое время дочь была самым близким и надёжным другом для неё, но уже четыре года, как она находится в недосягаемости, но и оттуда от неё веет безграничным, дочерним теплом.

Глава 65

После прочтения письма от дочери, Фрося так ушла в свои думы, что не услышала, как возвратилась из похода по магазинам Аглая.

Зайдя в зал, та остолбенела:

— Подруга, посмотри в зеркало, на кого ты похожа!

Ты, что решила в Москве устроить солёное море?!

Быстренько возьми себя в руки, что ещё там случилось, надеюсь все живы, здоровы…

— Аглашка, ну, что ты прицепилась, что бабе и поплакать нельзя, тем более, после того, как прочитала письмо от своей любимицы.

Нет, там всё в порядке, не считая плохого самочувствия Ривы и того, что моя дочь, наконец, поумнела или выздоровела, и рассталась со своим распрекрасным муженьком, которого ждала, и боролась за его освобождение четыре года.

Представляешь, а он заявился на всё готовенькое и душу ей мотал своими идиотскими идеями, хватит того, что она из-за них вынуждена была уехать от меня в другую страну.

— Так, это для тебя не трагедия, что молодая бабёнка остаётся без мужской ласки?

— Аглашка, ласки хочется принимать от любимых или любящих, а не от раздутых от самомнения индюков, а именно таким мой бывший зятёк и был, и есть.

— Так, что нового она для себя открыла, что решилась на разрыв с ним, поумнела говоришь, чтоб потом только локти не кусала.

— Аглашенька, чёрт с ним с этим Мишей, у меня с самого начала к нему душа не лежала.

Укатит в Америку, так скатертью ему дорога, у Анютки хоть будут руки развязаны, она такая умница, целеустремлённая и необыкновенной доброты девочка.

Не прошло ещё четыре года, как она приехала в Израиль, а уже выучила язык, подтвердила свой диплом врача и является уже ведущим хирургом, делает сложнейшие операции, а теперь ещё занимается научной деятельностью в области пересадки донорских органов, скоро в Париж едет на какой-то семинар.

И это подруга ещё не всё — Анютка недавно стала хозяйкой четырёхкомнатной квартиры в Телль-Авиве с видом на море.

— Фроська, ты непостижимая дурёха, с такой любовью и гордостью говоришь о ней, а ведь, как не крути, но она тебе не родная и вряд ли ты с ней когда-нибудь ещё встретишься…

Аглая хотела ещё что-то добавить к сказанному, но слова застряли в горле.

Фрося резко поднялась с кресла и мрачно уставилась широко распахнутыми сапфировыми глазами на примолкшую Аглаю:

— Я постараюсь забыть эти гадкие твои слова, ты не оскорбила меня, ты плюнула мне в душу.

От кого хочешь я могла услышать подобное, но только не от тебя, кому я доверялась во всём беззаветно.

На всей необъятной земле вряд ли наберётся два десятка людей, которые знают мою историю с Анюткой и среди них была ты.

Мне очень больно осознавать, что ты так воспринимала мою дочь и заруби себе на носу, ближе и родней человека у меня не было, и нет на свете.

Я её от родной материнской груди к своей приняла, когда ей было всего два месяца и вместе со своим сыном прикладывала к своим сосцам и ценой собственной жизни провела через все годы войны, и замечу, ни где-нибудь, а под самым носом у фашистов, а ты знаешь, какое отношение у них было к евреям и к тем, кто спасал им жизнь.

Говоришь, не родная…

Я такой любви и уважения от своих сыновей никогда не имела, она с десяти где-то лет стала мне не только любящей дочерью, но и закадычной подругой, с которой я могла поделиться сокровенным, посоветоваться обо всех житейских проблемах и она до самого отъезда, могла сесть ко мне на колени и нежно прильнуть к материнской груди, как маленькая девочка…

Фрося говорила и говорила, не сводя своего кипящего взгляда с Аглаи и замолчала лишь тогда, когда хлынувшие слёзы помешали ей продолжить.

Фрося опустилась обратно в кресло и закрыла лицо руками, ей резко расхотелось выливать гнев наружу, она была опустошена.

Аглая тоже не сказала больше ни слова, развернулась и вышла из зала.

За все годы дружбы между ними, это была первая размолвка.

Безусловно, каждая высказалась откровенно.

В разговорах между ними поднимались разные темы и они никогда не стеснялись касаться личного, и порой сокровенного, по отношению к мужчинам, а в обсуждении детей, каждая из них наоборот старалась смягчить накал, если возникали с ними трения, но тут был совсем другой случай.

Наверное, всё же и между близкими людьми есть темы, которых нужно касаться весьма бережно, а не «махать топором в посудной лавке».

Каждая из них отсиделась в своём углу и поостыв, нашли в себе душевные силы встретиться глазами.

Обе старались загладить неловкость, которая возникла в их отношениях, но это у них получалось неказисто, чувствовалась натянутость в словах и поступках.

Вечером Аглая не сказав ни слова, вышла из квартиры и не вернулась ночевать.

Фрося встревожилась ни на шутку и после мучительных колебаний, всё же позвонила Лиде.

Та, подняв трубку, душевно приветствовала Фросю и закидала вопросами о детях, самочувствии, об отдыхе в Одессе и казалось конца и края не будет этим вопросам, а затем перешла к рассказам о своих детях и новой квартире.

Фрося стоически выдержала весь этот словесный поток, потому что не знала, как перейти к интересующему её вопросу, но Лида вдруг сама поинтересовалась:

— Тётенька Фрося, я совсем вам задурила голову, вы же, наверное, хотели позвать маму к телефону, правда, она уже отдыхает.

Фрося от заявления Лиды тут же успокоилась:

— Лидочка не стоит её тревожить, пусть отдыхает, у меня ничего срочного к ней нет.

На душе скребли кошки, больше всего расстраивало Фросю, то, что Аглая по-сути находилась у неё в гостях, а она своим поведением создала такую обстановку, что подруга вынуждена была покинуть её дом, но зачем она это сделала так демонстративно.

Аглая не появилась и на следующий день.

Фрося металась по квартире, вынося свою злость и отчаянье на уборку, стирку и готовку.

Хорошо, что она находясь в расстроенных чувствах, обнаружила фрукты привезённые из Одессы и так многие уже испортились, и Фрося срочно стала закатывать компоты, и варить вишнёвое варенье.

Поздним вечером уставшая и в конец расстроенная, она сидела в кресле, тупо уставившись на экран телевизора.

Из тяжёлых дум её вырвал телефонный звонок, с затеплившейся надеждой бросилась в прихожую, но это была не Аглая.

Из трубки звучал с мягким украинским выговором голос Петра Филиповича:

— Здравствуй Фрося, скажи гарна жинка, тебя не затруднит позвать к телефону Аглашечку.

— Пётр Филипович, к сожалению она в данный момент не находится в моей квартире, но я могу дать номер телефона её дочери.

— Сердэнько, нам будет неловко обсуждать некоторые вещи в присутствии её домочадцев.

У меня будет к тебе большая просьба, пусть она завтра покараулит у твоего телефона с шести до восьми вечера, сама понимаешь, дозвониться бывает не легко, вчера мне этого не удалось сделать.

— Пётр Филипович, я всё сделаю, что от меня зависит, смело звоните.

— Фросенька, пока ты не положила трубочку, у меня будет ещё одна к тебе просьба.

— Я вас слушаю, всё, что в моих силах.

— В твоих, в твоих, будь добра, впредь обращайся ко мне на ты и по имени.

Фрося рассмеялась:

— Петя, спокойной ночи, я очень рада, что ты позвонил.

Фрося положила трубку и тут же подняла, набирая номер Лиды.