Заплати другому

— Ты так и не отнес его обратно в магазин.

— Забавно, правда, как это я этого не сделал?

К тому времени, когда они возвратились в гостиницу, Тревор уже спал крепким сном, и Рубену пришлось нести его в их номер, перекинув себе через плечо. То есть в номер Тревора и Арлин. Его номер располагался напротив, через коридор. Хотелось позвать ее, но, похоже, было бы несправедливо оставлять Тревора одного.

Их поцелуй с пожеланием спокойной ночи был продолжителен, и Рубен сказал, что впереди у них еще много времени: всю оставшуюся жизнь им быть вместе. Арлин улыбалась и не говорила ничего, она казалось, нервничала или грустила, или и то и другое разом.

Утром пришел Тревор и сообщил, что маме плохо, у нее рвота то и дело. Но, когда Рубен выразил беспокойство, Тревор успокоил: такое у нее всякий раз случается.

— Это просто стресс, — сказал он. — Просто она нервничает.

Рубен, само собой, отнес это на счет нервов.

Волнуясь, они встали на красный ковер главного зала, «зала Креста», как называл его Тревор, и устремили взгляды на гербовое изображение президентской печати. Рубен считал, что они стоят лицом к парадному входу и Пенсильвания-авеню, но Тревор тут же поправил: Рубен имеет в виду южное крыло, выходящее на мемориал Вашингтона. Рубен махнул рукой на свои способности ориентироваться. В одном конце зала Восточные покои гудели от устанавливавших камеры тележурналистов, сотрудников секретной службы и аппарата Белого дома. Фрэнк спросил Тревора, не волнуется ли он, и Тревор ответил «нет» — явное вранье.

Президент вошел почти незамеченным в окружении охранников и пресс-секретаря. На первый взгляд, они выглядели просто еще одной группой людей. Рубен хмыкнул про себя: с чего это он ожидал какого-то трубного гласа фанфар.

Немного погодя президент сам отделился от этой группы и пошел прямо к Тревору, вид у него был естественный, дружественный и во всяком случае совсем не пугающий. Он пожал Тревору руку.

— Ты, должно быть, Тревор. Фрэнк хорошо о тебе заботится?

— Еще как! — ответил Тревор с невозмутимым видом. — Сэр. То есть мистер президент Клинтон, сэр.

М-р президент Клинтон улыбнулся и заявил, что Тревор может называться его Биллом. Тревор, обернувшись, многозначительно глянул на мать.

— Пресса все еще возится, так что минутка у нас в запасе есть. Всем хочется увидеть это в новостях, Тревор.

— Меня это устраивает, Билл, сэр.

— Ну и что ты уже посмотрел?

— Все.

— Что больше всего понравилось?

— Как вишни цветут. Нет, погодите. Вьетнамский мемориал. Это было самое лучшее, потому как там моя мама и Рубен обручились.

— Правда? — воскликнул президент и поднял улыбчивые глаза, отыскивая пару взглядом. Рубен почувствовал, что у него язык к небу прилип, он жалел, что не может вести себя так же спокойно и непринужденно, как Тревор. — Что ж, поздравляю.

— У меня завтра день рождения, — добавил Тревор. — Елки, вот будет праздник!

— Ну, знаешь, ты столько всего набрал, чтобы отпраздновать!

— Кроме шуток.

Какой-то человек подкатил Клинтону под бочок:

— Мистер президент, мы готовы начать.

Камеры застрекотали, толпы журналистов заполонили Восточные покои, ведя съемку на фоне зала Креста. Президент стоял рядом, за трибункой, и пожимал Тревору руку.

Рубен старался выглядеть естественным, но от яркого света ему нужно было щуриться и моргать, а от этого (пропущенного через его нервную систему) вся сцена смотрелась и воспринималась сюрреалистической.

— Для меня честь познакомиться с тобой, Тревор, — сказал президент.

— Ага, для меня тоже, — отозвался Тревор. — То есть для меня тоже честь. Я радовался, когда вы победили на выборах.

— Вот как! Спасибо, Тревор.

— Я не думал, что у вас хоть какой-то шанс есть.

Рубен стиснул зубы. Боковым зрением он заметил, как вдруг побелело лицо Арлин.

Президент запрокинул голову и захохотал громким, дружеским смехом — от души. Вокруг глаз обозначились легкие морщинки: удовольствие не было показным. Легкая волна прошлась по рядам журналистов.

— Что ж, Тревор, по-моему, оба мы даем хороший пример того, что случается, если не отказываешься от своих мечтаний.

— Да, сэр, Билл, сэр. Думается, что так.

Тревору вручили небольшую плакетку. Что было написано на металлической пластине, Рубен со своего места разобрать не мог. Он буквально обливался потом, но не хотел отирать лоб перед камерой. Пот заливал ему глаз, и от этого здорово щипало. Из каждых трех президентских слов ему слышно было всего одно. Что-то такое про одного человека, способного что-то изменить, и упоминание о даре ребенка вести нас.

Рубен был потрясен, когда внимание собравшихся обратилось на него: он не был готов к такому. Пожал руку Клинтону, сознавая, что ладонь у него липкая от пота. Скромно кивнул, когда президент заявил, что дети — это будущее, а от таких учителей, как он, зависит, каким станет это будущее. В памяти застряло, что он то и дело пускал в ход словечко «сэр», и мало помнилось обо всем остальном.

Тревор весь лучился от радости за Рубена, словно то день рождения праздновался, словно и не было никакого стеснения, словно все только забавлялись, и, хотя момент для того вряд ли был подходящим, Рубен не мог отделаться от мысли: он не знал, что у Тревора завтра день рождения. Почему же не узнал? Надо будет непременно купить парню что-нибудь.

К тому времени, когда Рубен достаточно расслабился, чтобы полностью осознавать происходящее, встреча закончилась, и Фрэнк повез их обратно в гостиницу.

— Это было невероятно круто, — сказал Тревор.

Рубен сожалел, что все пропустил. Утешал себя он тем, что знал: все попадет в новости и его мать запишет это на пленку. Может быть, он сумеет замедлить скорость воспроизведения и рассмотреть все получше.

— Это самый лучший, самый невероятный день, — сказал Тревор. — Как думаешь, Рубен, будет ли когда-нибудь еще такой же хороший день? Или такой только один достается? Я хочу сказать, мой завтрашний день рождения, встреча с президентом, и то, что вы с мамой поженитесь. Думаешь, будет у меня когда-нибудь еще такой день, Рубен?

Рубен не мог дать ответа, потому как, честно говоря, мыслилось: вряд ли. Он не мог заставить себя сказать мальчику, что у того, возможно, сегодняшний день, самый канун четырнадцатилетия, — вершина всей его жизни.

Тревору молчание было нестерпимо.

— Знаете, это значит, что мне всего одно еще осталось сделать.

— Еще одно что? — спросила Арлин.

— Еще одному человеку помочь. Миссис Гринберг помог, теперь вам двоим. Получается, остается еще только один.

— Ты сделал очень много, Тревор. Разве не так, Рубен?

Рубен все еще был погружен в раздумья, суждено ли когда-нибудь Тревору прожить день под стать этому.

— По-моему, ты можешь гордиться тем, что уже сделал, Тревор.

— Может быть. Только я сделаю еще одно. Кому-то еще понадобится что-то. Правильно?

Всем: Рубену, Арлин и Фрэнку — пришлось признать, что это, похоже, разумно беспроигрышная ставка. Кто-то всегда нуждается в чем-либо.

Глава двадцать девятая. Горди

Санди для Горди был человеком-медведем. Ласковым медведем.

«Из волка в медведя, — думал он. — За один легкий урок».

Ничего свирепого или опасного. Не такой медведь. Просто большой и крепкий, немного лохматый, с неизящной внешностью, от которой не спасал и его строгий костюм. Встретил он Санди на Молле, у Капитолия. Санди было почти сорок два, что делало его на четверть века старше Горди, но это не имело почти никакого значения, если вообще имело.

Санди говорил, что Горди прекрасен.