Заплати другому

— Выдумываешь ты все.

— Нет, это правда. В войну 1812 года. Еще в 1929 году. Я думаю, его в тот первый раз покрасили. А ничего, если его Биллом стану звать?

— Кого? — рассеянно спросила Арлин.

— Президента.

— О, Боже, нет! О, Бог мой, Тревор, даже не смей. Даже не думай об этом. Зови его мистер Клинтон, или президент Клинтон, или мистер президент, или просто «сэр».

— А что, если я Челси [42] встречу?

— Переходи через этот мост, когда до него доберешься.

— Надеюсь, мне удастся с Челси встретиться. Она знатная деваха.

В самолете Тревор вновь устроился у иллюминатора, Арлин села с ним рядом, а Рубену досталось место у прохода, рядом с ней. Казалось, неловко было не разговаривать, но он молчал.

Тревор смотрел в окошко, а Рубен ощупывал пальцами маленькую коробочку у себя в кармане, в который раз стараясь понять, зачем он ее взял. А еще он думал: если бы она знала про коробочку, поняла бы, что в его молчании нет холода (или не должно бы быть), что оно скорее окоп, который он вырыл для себя, чтобы укрыться? Окоп, который, похоже, глубже делался с каждым его движением. Может быть, придет минута в этом путешествии, когда он ей расскажет, чтоб узнала она, пусть уже и вещи собирая, что он тосковал по ней и мысли у него были добрые.

Только такой кус не по зубам мужчине, похоже, не способному даже поговорить о погоде или о пути их следования.

Полет протекал плавно, так что Рубен уткнулся в свою книгу.

В аэропорту очень молодой человек со свежим цветом лица, в костюме и при галстуке держал плакатик с надписью: «Группа Маккинни». Этот человек, которого звали Фрэнк, погрузил их вещи в багажник черного американской сборки лимузина и спросил, не желают ли гости заехать в гостиницу в себя прийти и освежиться. Арлин сочла это дельным предложением, но Тревор до того упал духом, что его спросили, что бы ему хотелось сделать прежде всего.

— Увидеть всякое.

— Что ж, на сегодня это моя работа, — сказал Фрэнк. — Повозить вас троих повсюду, доставить в целости и сохранности обратно в гостиницу. После этого я вернусь, чтобы забрать вас завтра ровно в девять часов утра. Мы немного осмотрим Белый дом до времени, назначенного для вашей встречи с президентом.

— Что мы посмотрим в первую очередь? — спросил Тревор. Его с Фрэнком, похоже, связали мгновенные узы, оставившие Рубена с Арлин в сторонке. Так оно и должно быть, чувствовал Рубен, потому что это был день Тревора.

— Что вам всем хочется увидеть?

— Монумент Вашингтону, Библиотеку Конгресса, памятник Джефферсону, памятник Линкольну, Смитсоновский…

— Сегодня мы, возможно, всего не объедем, — сказал Фрэнк. — Но ведь еще будет и завтрашний день. С чего начнем?

— С Вьетнамского мемориала.

Рубен неожиданно вздрогнул, услышав это название.

Когда шли по Моллу [43], на подходе к Вьетнамскому мемориалу, Фрэнк, поотстав, обратился к Рубену по имени:

— Вы, как я понимаю, ветеран.

— Так и есть.

— Не стану занимать вас обычной экскурсионной тарабарщиной. Как я заметил, ветеранам она не всегда нравится. Вы, наверное, знаете много такого, что мне неведомо. Возможно, вам захочется улучить время, чтобы самому осмотреть памятник.

Рубен проглотил тугой комок в горле. Пока Фрэнк не напомнил, он избегал зацикливаться на глубинах своих собственных бед.

Тревор был тут как тут:

— Мы тебя вон там подождем минутку, Рубен, а Фрэнк может меня занять экскурсионной тарабарщиной. Я там не был.

Вежливый смешок Фрэнка эхом оставался у Рубена на слуху, пока он шел к Стене [44]. Казалось, звук его собственных шагов отдавался повсюду. Семь недель во Вьетнаме. Потом неделя, чтоб прийти в себя, в полевом госпитале и быстрый перелет в тыловой госпиталь в Штатах. Солдаты, чьи имена выбиты на черном граните кое-что знали о войне. Рубен знал только то, что каждое утро видел в зеркале. Может быть, думал он, и этого хватает.

Какое-то время он изучал указатель, отыскивая конкретное имя. Потом пошел вдоль стены, пока не нашел нужную плиту, отражающую время гибели на войне, и водил по именам на ней пальцем, пока не отыскал Арти. При виде его, вот так, воочию, его слегка передернуло: незабываемый кошмар сделался наглядным, осязаемым. Рубен протянул руку и пальцами прошелся по буквам имени.

Минуту или час спустя он почувствовал, как прижался к его правому боку Тревор. И это неожиданное прикосновение ребенка дало Рубену понять, что его подраненная гордыня вредит Тревору так же, если не больше, как и Арлин, что она, эта гордыня, заставляет его, Рубена, чересчур многое приносить во имя нее в жертву.

— Рубен, ты знал, сколько тут имен?

— Около пятидесяти восьми тысяч, по-моему. — Способность говорить казалась странной, и Рубен понял, как долго он молчал.

— Пятьдесят восемь тысяч сто восемьдесят три. А кто это Артур Б. Левин?

— Старинный мой приятель.

Неожиданно сзади прозвучал голос Арлин:

— Тревор, может, Рубену хочется побыть одному.

— Да нет, все как надо, Арлин, правда-правда.

— Может, ему не хочется говорить про Артура Б. Левина.

— Да нет, ничего страшного. Просто мы с ним еще в учебке познакомились. Арти был парнем, кому будто на роду было написано что-нибудь напортачить. — Он сам не понимал, кому рассказывает: Тревору ли, Арлин ли, или им обоим. — В первый же раз, когда Арти вытащил чеку из гранаты, руки у него так тряслись, что он уронил гранату. В высокую траву. Стоял на месте, роясь вокруг, словно мог отыскать гранату и бросить ее. Я понял, что времени на это у него нет. И его разорвет в клочья. И я подбежал, схватил его, стараясь вытолкнуть с того места. Слишком поздно, впрочем.

— Он погиб? — раздался приглушенный голос Тревора.

— Да.

— А тебя ранило, Рубен?

— Разве сам не видишь? — Молчание. — Я даже не успел его узнать хорошенько. Так, чуть лучше, чем любого другого. Он один был там, кто не был мне полным чужаком. — Рубен почувствовал, как рука Арлин обвила его сзади за пояс. — Иногда я смотрю в зеркало и думаю: «А что, если бы я попросту деру дал? Просто спас бы себя. Арти так и так погиб бы. А я бы по-прежнему выглядел, как тот красавец на фотокарточке. Только немного постарше». — Однако, скользя взглядом по Стене, думал: «А что, если бы этого не случилось и не отправили бы меня домой? Не было бы сейчас и мое имя выбито на граните?»

Дыхание Арлин щекотнуло ему ухо.

— Ты не из того теста слеплен. И потом, ты всегда раздумываешь. Если бы сумел, если бы пришел на помощь…

— Тогда как таким путем, я понимаю, помочь нельзя. Тревор! Ступай поговори с Фрэнком на минутку.

— Лады, Рубен.

Рубен повернулся и обнял Арлин. Несколько минут ни она, ни он ничего не говорили.

Потом, глубоко вздохнув, он прервал молчание:

— Я очень многое передумал, Арлин. Я такой человек, что, если позволю себе кого-то полюбить, то люблю глубоко. Ты понимаешь, о чем я? Знаю, что понимаешь. Знаю, потому что и ты такая же. Вот я и думал. Может быть, я понимаю, что за привязанность владела тобой.

— Ты это о чем? — Ее голос подсказывал ему: она понимает, но еще не может поверить, что он как раз об этом.

— О том, что случилось с Рики. Может быть, я должен счастливым себя считать, что у меня такая женщина есть. Ведь годы пройдут, и, когда с нами случится та же история, я знаю: мне уготована такая же точно привязанность.

— Интересно, ты говоришь о том, о чем я сейчас подумала?

Он вложил ей в руку бархатную коробочку.

— Взгляни, что у меня здесь с собой оказалось.

Она шумно втянула воздух, стараясь совладать со слезами, которые вот-вот могли покатиться.