Идеальный размер

–Ладно, постараюсь.

–Ты до сих пор встречаешься с тем молодым человеком?

–Вроде да. Не знаю.

–Если чувствуешь, что он тебе не подходит, не трать время зря. Бросай его, и дело с концом.

Мама считает меня сильной. Наверное, все эти годы она успокаивала себя тем, что я не одинока, а просто до сих пор ищу подходящего мужчину.

–Я тут подумала, Санни, давай встретимся в пятницу? Сходим куда-нибудь, пообедаем. Может, и Элейн с нами выберется, если будет свободна.

–Я не против, но мне надо работать.

Мама считает, будто работать дома – то же самое, что не работать вообще.

–Ты ведь сумеешь выкроить немного времени для обеда?

–Конечно.

У мамы настоящий талант заставлять меня чувствовать себя виноватой.

–Ну вот и отлично. Встретимся в пятницу. Конечно, если твой отец разрешит мне взять машину.

Мама вздыхает. Мы обе знаем, что она почти еженедельно таранит автомобилем какие-нибудь препятствия, которые некстати оказываются на ее пути. Ничего удивительного, что папа не любит пускать ее за руль.

Мы прощаемся, и я кладу телефонную трубку на туалетный столик. Я не забыла, чем занималась до маминого звонка, поэтому снова беру вибратор, включаю его и убираю под простыню.

Я лежу на спине, закрыв глаза, и представляю себе Кэгни Джеймса. «Я могу думать о чем угодно,–настойчиво повторяю я себе. – Я могу думать о чем угодно». Мое воображение не в состоянии создать ничего более волнующего, чем образ Кэгни, стоящего у входа в «Старбакс» в темном пальто. Я несколько раз моргаю, чтобы прогнать это видение, и стараюсь вызвать какое-нибудь другое, более приятное. Я представляю, что дверь в спальню открывается, а на пороге стоит... Кэгни.

–Что у тебя там такое? – спрашивает он спокойно.

–Ничего особенного, – отвечаю я. – Просто рука.

Я представляю, как Кэгни расстегивает рубашку, и вздрагиваю. В моей фантазии он ходит не в свитере, а в рубашке. В конце концов это моя фантазия, и в ней он будет носить то, что нравится мне! Подойдя к кровати, он садится на край и откидывает одеяло, которым я укрыта.

–Все ясно, – говорит он невозмутимо, наклоняется надо мной и целует в губы.

Когда мы наконец отрешаемся друг от друга, он берет у меня из рук вибратор и говорит:

– Дай мне...

Может, все дело в самом «Двупалом ласкателе»? Неужели он настолько хорош? Не знаю, но у меня еще никогда в жизни не было такого сильного, волнующего, невероятного оргазма, как в этот раз.

Доктор-психотерапевт, к которому я хожу на консультации, стал темно-коричневым от загара. Такой загар получается только у мужчин среднего возраста. Теперь доктор похож на дорогой кожаный портфель. Я замечаю перемену сразу, как только вхожу в кабинет. Точнее сказать, я замечаю то, как резко стали выделяться на загорелом лице белки его глаз. Господи, даже мой психотерапевт выглядит лучше, полежав несколько дней на солнце! Мне становится завидно. Я тоже хочу стать загорелой, как шоколадка.

Как ни странно, перемена во внешнем облике не сказалась на поведении доктора. По-моему, ему следовало бы не сидеть сейчас, закинув ногу на ногу, и не спрашивать, как я себя чувствую, а закурить подозрительного вида самокрутку, плеснуть себе в стакан чего-нибудь покрепче и сказать: «Ну, как делишки, дорогуша?»

–Попали в сезон дождей? – интересуюсь я, устроившись на своем обычном месте.

Доктор улыбается блокноту, просматривая сделанные раньше записи, однако ничего не отвечает.

–Надеюсь, вы пользуетесь увлажняющим кремом. Если нет, то снова станете молочно-белым за считанные дни.

–Не сомневаюсь, – отвечает доктор, по-прежнему внимательно изучая записи в блокноте.

Мне становится немного неловко за то, что я его поддеваю.

–Хотя при желании загар можно и подновить. Например, в Сен-Тропе. Хороший городок – суматошный немного, но к этому быстро привыкаешь. Лично я предпочитаю искусственный загар. Я два месяца назад ходила в салон на Оксфорд-стрит, и меня там обрызгали специальным составом. Первую ночь после этого я провела ужасно, зато потом... Что вы так смотрите?

Доктор наблюдает за мной очень пристально, забросив ногу на ногу и покачивая туфлей на самом носке.

–Как у вас дела, Санни? – спрашивает доктор и кладет блокнот на колено, быстро бросив взгляд в свои записи. Наверное, уточнил мое имя, или диагноз, или какие-то другие подробности. Сверившись с блокнотом, доктор снова поднимает на меня глаза.

–Нормально, – отвечаю я.

В принципе я могла бы сказать «неплохо» или даже «хорошо», однако вовремя почувствовала, что такая формулировка меня не устраивает. По-моему, дела у меня именно «нормально», а не «неплохо» или «хорошо». В конце концов, если вы платите за то, чтобы вам задавали вопросы, то отвечать на них надо искренне.

Подняв колени к груди, я обхватываю их руками. Доктор сидит и терпеливо ждет.

–Знаете, – говорю я наконец, – я тут наблюдала за толстыми людьми. Точнее, за толстыми женщинами. Как они двигаются. Как прячут свою полноту. Носят широкие блузки, чтобы скрыть выпирающий живот. Одежда на них еле сходится, так что пуговицы чуть не прорывают петли. Юбки вечно сидят криво – сзади опускаются ниже, чем спереди, потому что жировые складки на животе подтягивают ткань кверху. Обувь у них очень удобная, на низком каблуке, чтобы не уставали толстые лодыжки. Волосы всегда покрашены и уложены в высокую прическу, чтобы отвлечь внимание от тела и подчеркнуть лицо. Ходят они, если вы замечали, слегка расставляя ноги в стороны, потому что внутренние стороны ляжек сильно трутся друг о друга. Если такие женщины едут в метро, то устраиваются на сиденье бочком, чтобы не дай Бог никого не потревожить. Они боятся расслабиться и сесть поудобнее – их зад тут же расплывется и съедет на соседнее сиденье. Толстые женщины всегда озабочены своими габаритами, своей массой. Они понятия не имеют, что их лишние килограммы не волнуют никого, кроме них самих. Ну, и меня, если я за ними наблюдаю. Получается такая парочка горемык – толстушка, зацикленная на своем весе, и я, загипнотизированная тем, что вижу. Понимаете, доктор, это то же самое, что смотреть старое документальное кино. Как будто видишь себя такой, какой была давным-давно. Теперь я понимаю, насколько сильно я самой себя стыдилась. Я смотрю на этих женщин и замечаю, что многие из них очень привлекательны. Ничуть не менее привлекательны, чем стройные женщины. У них такие округлые бедра, и животы, и полная грудь... По нынешним меркам они не такие уж огромные. Просто очень полные. Килограммов сто примерно. Не то чтобы я лично считала их сексуально привлекательными, но, мне кажется, мужчинам должны нравиться такие формы. Я ведь вижу, с каким вожделением некоторые мужчины смотрят на полных женщин. Наверняка мечтают прижаться к аппетитному полному телу, лечь на него, как на роскошную мягкую перину... Когда я замечаю, что кто-то бросает такие взгляды на толстую женщину, мне становится очень приятно. Я улыбаюсь, у меня поднимается настроение... Пока не вспоминаю, что я сама уже совсем не такая. Конечно, теперь у меня стройное, подтянутое тело, длинные худые ноги. Я почти что тощая. Представляете, от моего тела осталась всего половина! Двадцать лет назад в жизни все было по-другому. Если человек рождался с длинным носом, то жил с ним до самого конца. Если вы не Мэрилин Монро, то довольствовались той внешностью, которой вас наградила природа. И никому не было до этого особого дела, потому что изменить себя в любом случае не представлялось возможным. Сейчас все стало иначе. Всем до всего есть дело, потому что любой физический недостаток поддается исправлению. Оттопыренные уши можно сделать нормальными. Маленькую грудь можно увеличить, большую–уменьшить. Если надо, вам еще и деньги на это дело займут, потому что в наши дни приличнее быть в долгах как в шелках, чем ходить с кривым носом. Двадцать лет назад человек мог быть счастлив и со сломанным носом, а сейчас... И чем больше мы от себя отрезаем, чем сильнее себя переделываем, чтобы приблизиться к совершенству, тем непримиримее относимся ко всему естественно несовершенному. Пройдет еще двадцать лет, и мир изменится еще сильнее, учитывая то, с какой скоростью развивается общество. И что, интересно, будет? Может, людям с физическими недостатками запретят появляться на улице? Или их поволокут в участок, как за преступление? Или еще что-нибудь не менее дурацкое по меркам 1984 года...