Тени утренней росы

Эти глаза. Эта улыбка ангела.

— Поднесешь напиток забвения?

— Вроде того. Пока еще я не могу этого сделать. Ни одно существо, облаченное в плоть, этого не может. Но как станет полегче, знай, что я уже вошел в силу и начал тебе помогать.

— …и он переставил в моей душе сокровенные огни макифим, — прошептала я, улыбаясь сквозь слезы. — А как же иначе смог бы я выжить?[64]->->

Нейл кивнул.

— Об этом я и говорю. Главное, будь бдительной и не сомневайся. Я придумаю, как дать тебе знать, чтобы ты поняла.

Итак, бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш приидет[65]->->.

— Ты обещаешь?

— Да. Я обещаю.

Мы смотрели друг другу в глаза.

— Но и ты пообещай… — начал он.

Мне не надо было объяснять, чего он хочет. Медленно я подняла правую руку и чуть подрагивающим голосом произнесла:

— Небеса над нами, земля под нами и море везде вокруг нас. И поистине, если только не упадут на нас небеса, и если земля не разверзнется, чтобы поглотить нас, и море не хлынет на сушу, я вернусь к тебе, Нейл Бреннан, и найду тебя, где бы ты ни был.

Я увидела гримасу, исказившую его лицо…

— Иди,— произнес он хрипло.

…и поняла, что больше не могу видеть его. Сердце мое болело так, что я боялась умереть прямо здесь, в здании аэропорта.

— До встречи, Нейл.

— До встречи. Мы разжали руки.

Он проводил меня к стойке регистрации.

Я знала, что он не будет звонить мне. Он знал, что я не буду звонить ему. Двое познакомились и двое попрощались — с окровавленными сердцами.

Паспорт, билет… Одно место, мадам? Багаж… О господи.

Самолет набрал высоту. За стеклами иллюминатора возник знакомый по карте продолговатый силуэт острова Крит, и, пристегнутая к креслу, я забилась в беззвучных рыданиях, напугав соседа и стюардессу. Вам плохо? Плохо?

Плохо ли мне?.. О господи. Вы даже не представляете, как…

Сжавшись в комок, глядя на проплывающие мимо облака, на стену белых облаков, я готова была без остановки смеяться и плакать над собственной глупостью. До чего же я была наивна, спрашивая себя, кто совершает переход — мальчик или девочка? Каждый из нас — персонаж этой вселенской драмы.

Мы проходим полный цикл, от могилы лона к лону могилы: неясное, загадочное вторжение в мир физической материи, которая скоро сойдет с нас, рассеявшись, как субстанция сновидения. И, оглядываясь на то, что обещало быть нашим неповторимым, непредсказуемым и опасным приключением, мы видим: все, чем мы будем обладать к концу пути, — это ряд стандартных метаморфоз, таких же, через которые прошли все мужчины и женщины, во всех уголках мира, во все известные времена и под любой самой невероятной маской цивилизации.

С тех пор прошло два с половиной года. Сейчас, когда я пишу эти строки, на дворе 2005-й. За это время мне удалось наладить стабильные взаимоотношения с одним из прежних любовников и опубликовать два романа, которые, как ни странно, неплохо продаются. Сдержала ли я свое обещание? Вернулась ли я на Крит? О да.

Мы расстались в середине лета. В конце мая следующего года мне приснился сон — из тех, что не снились уже давно.

Я сижу за столом в темной комнате. На моих щеках поблескивают дорожки слез. Я молчу, но даже во сне ощущаю сердечную боль. Боль потери. Передо мной на столе старинный бронзовый подсвечник. В нем — две горящие свечи.

Я точно знаю, что, кроме меня, в доме никого нет, но неожиданно из мрака выступает туманная фигура. Фигура мужчины, закутанного в длинный плащ. Монах? Пришелец, пожелавший остаться неузнанным?

Я вижу его руку, протянутую над столом. Только руку. И эта рука на моих глазах зачем-то меняет местами горящие свечи. Та, что была слева, оказывается справа, и наоборот. Что это значит? Я чувствую, что близка к разгадке, ответ где-то рядом.

Я знала это, знала. Я знала, и, значит, вспомню. Прямо сейчас мне мешает вспомнить сверкнувшая на его запястье безделушка… сверкнувшая из широкого рукава плаща… в ту минуту, когда он переставлял свечи… БРАСЛЕТ.

Проснувшись, я заметалась по комнате. Я знаю, о боже, я помню. Что же я помню? Это так близко… Господи, ну, помоги же мне, хотя бы одну подсказку…

Кошка спрыгнула со шкафа на письменный стол, заскользила когтями по глянцевой обложке лежащего на краю журнала и сбросила его на пол. Журнал «ОМ», кажется, прошлогодний. На обложке какой-то тип в майке без рукавов, какой-то неизвестный мне актер или певец с татуировкой на левом плече.

Татуировка в виде зеленого змея, обвивающего Т-образный крест.

Ох, ну как же… Я села на пол и расплакалась. Наш разговор в аэропорту!

…и когда он во время беседы сменил местами две свечи на столе, я все понял, я почувствовал, что он во мнепереставил свечи и я стал другим человеком…

В мае этого года, пятнадцатого числа, я села в самолет, вылетающий рейсом 1770 Москва — Ираклион, достала из сумки плеер, надела наушники, откинулась в кресле, закрыла глаза… Три с половиной часа полета. Достаточно, чтобы освежить в памяти краткий лингафонный курс греческого языка.

Я слушала слова и вспоминала, как произносил их Нейл. Но боли не было. Только тихая радость оттого, что все эти бесценные сокровища достались мне, а не кому-то еще.

Свечи макифим переставлены. С тех пор у меня, если можно так выразиться, сердце в голове, а мозг в груди.

Он сдержал свое слово. Очередь за мной.

…своей силой человеку такого не совершить. Если кто-то оттуда, с другой стороны, не переставит свечи, нам это не по плечу[66]->->.

Самолет совершил посадку в аэропорту города Ираклион в тринадцать тридцать.

В пятнадцать тридцать я переступила порог маленького белого домика на окраине Аделе, а в семнадцать ноль-ноль уже мчалась на своей славной малютке «киа-пиканто» на запад, на Рефимно, затем на юг, не доезжая Спили, до поворота на Агиос-Василиос, затем снова на запад… в Хора-Сфакион.

Я без труда разыскала Ифигению и Костаса и спросила их о художнике по имени Нейл Бреннан, который снимал у них комнаты в позапрошлом году.

Ифигения, по-прежнему строгая, по-прежнему величественная, как королева-мать, осенила себя крестным знамением и, поджав губы, указала глазами на восток, в направлении Кастель-Франко.

— Вы знаете, где его искать, моя дорогая.

— Он стал одним из них, леди, — кивнув, добавил Костас. — Одним из бессмертных стражей Сфакья.

Вскоре мы уже стояли перед белым мраморным надгробием, которое внешне ничем не отличалось от остальных. Только на нем не было ни имени, ни даты. Одна-единственная надпись на латыни.

— Он так пожелал, — сказала Ифигения, поливая из бутылки пышно цветущую в керамическом горшке белую герань. — Сказал, это будет правильно. Он ведь был чуть-чуть не как все, моя дорогая, вы заметили? О, я видела таких в своей жизни… Один из них, и к ним он возвратился. Он не страдал, моя дорогая. Он был готов.

Просто надпись, короткая, как его жизнь.

Ессе deus fortior me, qui veniens dominabitur mihi[67]->->.

Пока я смотрела на нее, в моих ушах вновь зазвучал его голос, его бесподобный голос с легкой хрипотцой: «Не рассуждай о том, какой Бог истинный, Бог ли христиан, или Бог язычников; Истинный Бог не отворачивается ни от кого».

Маленькое греческое кладбище. Куст белой герани. Он так пожелал.

Он стал одним из них, леди. Одним из бессмертных…

Да и был ли он человеком? То есть быть-то он им был, по крайней мере какое-то время, но являлась ли даже на протяжении этого отрезка времени его сущность человеческой сущностью? Только однажды он показал мне свое истинное лицо — когда явился мне в самый первый раз, в самом первом сне. Истинное лицо? Миллионы, миллиарды лиц… Нейл Бреннан, dominus loci[68]->->, посредник между островом и его обитателями, а также пришельцами, на несколько десятков лет принявший, из каких-то своих соображений, человеческий облик… Или наоборот — человек, всем сердцем впитавший силу этой земли и в конце концов преобразившийся в духа места, посредника между жизнью и смертью.