Рецепт счастья

— Маленькие эпизоды из вашей жизни хороши для газетной колонки. — Мартин помолчал, потом продолжил: — Но для книги необходимо поразмышлять… о своей личной жизни. Потому как этим и отличаются книги о еде. О еде они никогда не повествуют.

— Другими словами, — сказала Дженни по телефону Нине тем же вечером, — он хочет, чтобы книга была полна моих жалоб на свою жизнь.

— Ты сумеешь?

— Конечно сумею. Вопрос в том, хочу ли я это делать, — уточнила Дженни. — Да и кому это интересно? Я обычная девушка, которая выросла в маленьком городке, помогая своей семье с бизнесом. Ничего особенного. Я считала, что людям это и нравится в моих работах. Они могут пересказать историю, сделать ее своей собственной. Почему я должна писать о своей матери и признаваться, что никогда не знала отца? Почему, ради всего святого, я должна рассказывать о Джоуи?

— Людям нравятся такие вещи. Когда самый обычный человек сталкивается с чем-то необычным.

Дженни попыталась представить, как она записывает некоторые вещи.

— С тех пор как я была маленькой девочкой, я хотела, чтобы обо мне услышали. Я хотела, чтобы люди знали мою историю, хотя в ней и нет ничего особенного. Люди рассказывают о своей жизни и хотят, чтобы эти истории были счастливыми. Когда же дело касается несчастливых историй… — Дженни посмотрела в окно на дома, которые стояли бок к боку непроницаемой блокадой. — Тогда смысл книги изменится.

— А разве это плохо? — спросила Нина.

— Я не уверена. У меня есть великолепная коллекция рецептов и историй о пекарне. Я думала, книга будет об этом. А теперь мне нужно изменить ее на рассказ о девочке, которая обозлилась на свою мать за то, что та ее бросила, на рассказ о несчастной любви. А еще мне нужно будет написать в конце что-то вроде откровения. — Дженни тряхнула головой. — А я понятия не имею, как закончить эту книгу.

— Возможно, на том моменте, когда ты встретила Филиппа Беллами или когда пекла пирог на пятидесятилетие свадьбы людей, которые являлись твоими бабушкой и дедушкой, а ты об этом даже и не подозревала. Выбирай сама, — предложила Нина. — Ты сильно хочешь написать эту книгу?

Хочу — не то слово.Дженни вздохнула, поднялась и стала беспокойно расхаживать по комнате.

— Я хочу это сделать.

— Тогда тебе, наверное, стоит поискать эту концовку. Дженни улыбнулась и вылила в цветок стакан воды.

— Это не так просто.

— Знаешь, что я думаю? Я думаю, что твоя концовка — это Рурк Макнайт.

Дженни отодвинула трубку и нахмурилась.

— Опять ты за свое?

— Ты с Рурком. Возможно, концовка такова.

— Нет никаких нас с Рурком. Господи, Нина!

— А знаешь, что еще? — настаивала Нина. — У тебя несчастный голос. Не думаю, что поездка в Нью-Йорк оказалась удачной идеей для тебя.

— Я всегда этого хотела, всегда. И кому, как не тебе, это знать!

— Думаю, тебе нравилась не реальность, а сама идея, —сказала Нина. — Маленькая уютная квартирка, оживленные толпы, шумиха. Но реальность такова, что твоя жизнь находится в Авалоне. Здесь живут люди, которым ты небезразлична.

— Я встречусь со своей новой семьей, — заметила Дженни. — С сестрами своего отца, бабушкой и дедушкой по его линии, с кузенами, о которых я узнала лишь полгода назад.

— Хорошо, познакомься с ними, но я все равно считаю, что твой дом — это наш город.

Дженни моргнула. Неужели она и вправду была этой девушкой? Владелицей пекарни, которой суждено жить в маленьком городке, но мечтать о другой жизни, как Джордж Бэйли [12]в женском обличье? Дженни ходила взад-вперед перед окном. Люди на улице торопились по делам, потоки машин сжимались и растягивались, подобно огромному аккордеону. В дверном проеме напротив через дорогу, опершись о косяк, стояла женщина в сером пальто. Она о чем-то размышляла и была грустна, словно ее кто-то сильно обидел.

— Мне здесь нравится, — настаивала Дженни, хотя увиденное в окно заставило ее задуматься, не обманывает ли она себя.

— Возвращайся домой. Ты ведь хочешь.

— У меня нет дома, забыла? Я отказываюсь жить у Рурка. И я очень тебя люблю, но я ни за что не перееду к вам с Соннет.

— Ты можешь найти съемное жилье. Это не проблема. — Нина душой и сердцем принадлежала Авалону. Она любила город настолько, что работала мэром по четырнадцать часов в день, и просто не могла понять, почему кто-то хочет жить в другом месте.

— Я подумаю об этом, — ответила Дженни главным образом потому, что от этого разговора у нее разболелась голова. Головная боль была вызвана неразберихой в мыслях. Честно говоря, Дженни не знала, чего хочет… что чувствует… уже не знала.

— Мне нужно кое-что сделать помимо встречи с семьей отца.

— Что именно?

Дженни глубоко вздохнула.

— Мне нужно сходить к Джоуи.

— О, Джен. — Голос Нины дрогнул. — Не делай этого.

— Со мной все будет в порядке, — ответила Дженни. — Просто… мне необходимо это сделать.

Было очень холодно, и Дженни взяла такси. Вместо снега на обочинах дорог там и сям виднелись серые зернистые кучи. Над Манхэттенским мостом нависало тяжелое бесцветное небо. Такси проехало к Бруклину и направилось по Флэтбуш-авеню. Дженни бывала здесь однажды, но ее воспоминания затемняло ощущение боли в тот день. После встречи с Мартином Гриром Дженни много думала об историях, скрывавшихся внутри нее, и начинала понимать, что она прячется от прошлого вместо того, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

Такси миновало арку чугунных ворот и покатилось вдоль серой мощеной дороги. Дженни мысленно считала ряды могил, потом заговорила:

— Думаю, это здесь. — Ее голос был тихим и слабым. — Вы можете подождать?

Водитель кивнул, и Дженни выбралась на улицу. Кроме нее, здесь никого не было. Земля под ногами пропиталась холодом, трава пожухла и потеряла цвет. Дженни шла, считая могилы, потом остановилась и повернулась, радуясь, что сейчас здесь никого нет. Желудок нервно затрепетал.

— Привет, Джоуи, — произнесла Дженни. — Это я. Она глубоко вздохнула и стала говорить:

— Я планирую кое-что сделать и хочу рассказать тебе об этом. Помнишь, как я всегда мечтала написать книгу? А ты дразнил меня за то, что я все записываю, помнишь? Я все еще это делаю, и, похоже, у меня появился шанс. Хотя это и трудно. Некоторые вещи, о которых я собираюсь написать, вернут меня к… тяжелым воспоминаниям. Не знаю, может, я мазохистка, но я хочу написать об этих воспоминаниях. Возможно, нужно было давно это сделать. Думаю, ты знаешь почему. Вот таков мой план.

Из-за холодного ветра глаза Дженни стали слезиться. Она еще постояла, размышляя, вспоминая. Могильная плита располагалась рядом с уже тронутым временем памятником на могиле матери Джоуи. Его же плита до сих пор выглядела новой. Закругленная вверху, блестящая, выгравированные буквы с завитками по краям:

«ДЖОЗЕФ ЭНТОНИ САНТИНИ, 1976–1998. ЛЮБИМЫЙ СЫН.

СТУПАЙТЕ ТИХО — ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕНА МЕЧТА».

Раздался звонок. Дженни поспешно открыла дверь для Джейн Беллами. Ее бабушка — мать Филиппа — ступила на порог, широко улыбаясь. На ней было красивое шерстяное пальто цвета красного вина, а из-под мягкой шляпки из ангорки выбилась волнистая прядь серебристых волос. Джейн являлась абсолютным воплощением доброты, и Дженни не знала, как себя вести.

— Здравствуй, дорогая, — произнесла Джейн. — Я так рада, что ты согласилась приехать.

— Я очень благодарна за приглашение. — Дженни гадала, выглядела ли она так же разбито, как себя чувствовала. Она весь день пыталась что-нибудь написать, но сумела лишь разобрать электронную почту да раз десять сыграть в «Сапера». Дженни обняла свою бабушку. Свою бабушку.Они не знали друг друга достаточно хорошо, но не любить Джейн Гордон Беллами было невозможно. Дедушка Джейн основал лагерь «Киога», в котором она выросла.

В 1956 году она вышла замуж за Чарльза Беллами, и церемонию проводили в лагере «Киога». Их свадебный пирог пекла Хелен Маески: великолепное воздушное чудо, украшенное цветами из сладкого теста. Пятьдесят лет спустя Дженни испекла точную копию того пирога на золотую свадьбу Джейн и Чарльза, которую также отмечали в лагере. В свои шестьдесят девять лет Джейн была красивой, с яркими глазами и серебристыми волосами, уложенными в современную прическу. Стройную фигуру великолепно облегало зимнее пальто из кашемира. Джейн являлась женой одного из семьи Беллами и жила в старинном доме Верхнего Ист-Сайда, но весь ее вид говорил о простоте и непритязательности.