Целуй и танцуй: в поисках любви в Буэнос-Айресе

Теперь моя рука поглаживала затылок Гато, двигаясь по его не совсем чистым волосам. А мои полуоткрытые губы медленно приближались к его губам — на них по-прежнему ощущался вкус виски. Поцелуй получился долгим. Толпа зрителей, как мне показалось, задержала дыхание вместе со мной. На фоне чудесных звуков музыки я почти явственно ощущала, как пробуждается их желание. Моя рука скользнула вниз по предплечью партнера, пальцы с кроваво-красным лаком на мгновение впились в его бицепсы, и тут же рука моя, с раскрытой ладонью взметнулась вверх, описав в воздухе полукруг. Мое тело словно увеличилось в объеме (как и всегда, когда я испытываю возбуждение). Наши с Гато пальцы сплелись. Я ощущала, как эмоциональный накал публики возрастает; мои почти не прикрытые юбкой бедра и ножки, одетые в чулки в сеточку, виртуозно занимались своим делом. Я чувствовала, что нравлюсь зрителям, и выражение «полное слияние» было бы тут вполне уместно. Я не была уверена, испытывает ли Гато те же чувства, но в отношении публики не сомневалась. Но танго закончилось, и толпа взорвалась громом аплодисментов и криками «Otra!» («Еще!»).

Тактика обольщения сработала, они принадлежали мне! Я чувствовала приятное возбуждение. Мне действительно очень понравилось! Впервые я полностью контролировала себя во время танца — и не улетела куда-то в дали дальние, как в первый раз с Чино. Ничего на свете не хотелось мне больше, нежели танцевать перед этими вот людьми и делить с ними чувства, которые будит танго, смотришь ли его, танцуешь ли. Эта ночь войдет в учебники по истории как ночь, когда я наконец-то переборола страх сцены!

Когда произошло столь знаменательное событие, Пабло де лас Пампас оказался там. Он подошел, чтобы поздравить меня. Пока он говорил, я чувствовала себя страшно неуютно из-за его усиков, поэтому смотрела только на мочку его уха. Мы немного поболтали. А затем он, словно бы между прочим, упомянул о поисках партнерши.

— Да, я знаю, я видела твое объявление, — сказала я, покраснев. Мне стало абсолютно ясно, к чему он клонит.

— А ты работаешь с кем-нибудь? — спросил он.

— У меня нет постоянного партнера, я сейчас в поисках, — призналась я. В конце концов, усики можно сбрить.

Он ненадолго замолчал, обдумывая главный вопрос.

— Сколько тебе лет? — наконец произнес он.

— Тридцать один, — сказала я, став на предельной черте. Надо отдать ему должное, он попытался скрыть свое разочарование. В отличие от усов избавиться от прожитых лет невозможно.

Почти сразу же он принялся общаться с Эдуардо и Габриэлой, которые выступали прямо перед нами. Мне больше не с кем было поговорить, поэтому я направилась в дамскую комнату, где встала перед зеркалом и стояла так не меньше пяти минут. Я изучала каждую черточку своего лица — лица, которое совсем уже скоро полностью покроется морщинами…

18 июля 2000 года

Диего порой бывает таким надменным! Что, конечно, делает его лишь еще более привлекательным. Особенно когда он ведет себя надменно по отношению ко мне. Дело в том, что Диего — исключение из правила, которое гласит, что все танцоры танго глупы (он же все-таки доктор, давайте не забывать об этом). Поэтому довольно сложно полностью игнорировать его замечания. Даже когда он говорит что-нибудь, не слишком приятное для вашего самолюбия. Вот, например, один из наших разговоров. Мы вели его прошлой ночью в «Тассо».

— У тебя есть талант. Как жаль, что он растрачивается впустую, — сказал он в своей обычной лаконичной манере.

— Растрачивается? Разве я не совершенствуюсь? — попыталась я обороняться.

— Не так быстро, как следовало бы. Только взгляни на Валерию. Она действительно оттачивает свое мастерство.

Именно такие слова мне как раз и не хотелось бы слышать. Откуда он знает? Но, как я уже говорила, Диего совсем не глуп.

— Видимо, я не настолько талантлива, как она, — ответила я, пытаясь подавить свой гнев. Уж не знаю, кого я больше ненавидела в тот самый момент — его или Валерию.

— Ерунда. Ты просто ленива, — услышала я.

— Ты несправедлив! Ты же не знаешь, как я стараюсь! — Он задел мое больное место.

— Ты танцуешь не с теми партнерами, — сказал он, вероятно, имея в виду Гато, который танцевал с какой-то толстухой, неудачно обесцветившей перекисью волосы.

— Слышал о твоем выступлении. Мне сказали — оно было ужасным.

У меня появилось подозрение, что я знаю, кто именно так говорит. А поскольку этому человеку не приходится танцевать, чтобы спасти «его» жизнь, такая оценка моего выступления ничуть не огорчила меня.

Ну ладно, может быть, совсем чуть-чуть.

Нет, я полностью уничтожена. Довольны?

Правда в том, что критика всегда ранит, и не имеет значения, плох или хорош тот, от кого она исходит.

Однако я не хотела давать Диего понять, что его обидные слова достигли цели. Он слишком глубоко проник мне в душу, чтобы я могла ни о чем не волноваться.

— А мне просто нравится танцевать с Гато. У него по крайней мере все в порядке с яйцами, — сказала я, ибо не могла придумать ничего лучше этого скрытого вызова, который мог бы заставить Диего усомниться в его собственной мужественности. Возможно, я пыталась его спровоцировать. К тому же он не имел ни малейшего понятия, что с Гато у меня все уже в прошлом и я недавно станцевала с ним свое последнее танго. В тот момент я, правда, не была в этом уверена.

Конечно же, после моей колкости ему пришлось на некоторое время заткнуться. Даже забавно, насколько легко закрыть рот аргентинцу. Куда проще, чем заставить петуха перестать в шесть утра кукарекать. Но было уже слишком поздно. Я никак не могла выбросить из головы сказанные им слова. Если подумать, аплодисменты вовсе не были столь уж восторженными. Теперь они казались мне довольно жидкими, даже прохладными, из вежливости. И вообще, меня попросили выйти на бис всего один раз. Разве я могла услышать язвительные замечания? Их заглушили аплодисменты. Диего прав: я была ужасна, зрители презрели меня, я просто бездарная.

— Если станешь тренироваться со мной, я покажу тебе, насколько важна ежедневная практика, — сказал он, и дым выплыл из его рта, образовав в воздухе полупрозрачную спираль.

Я подумала, что, вероятно, ослышалась. Мысленно я повторила его слова еще несколько раз. Звучит как предложение практиковаться. Мне было непонятно, как относиться к этому заявлению: как к неловкому комплименту или как к замаскированному оскорблению? Вот и не верьте теперь в неожиданные повороты судьбы!

Именно тогда мне пришло в голову, что я совсем не рассматривала его в качестве кандидата в партнеры. Причина: в глубине души я считала, что он слишком хорош для меня. (А я слишком стара для него: если никто больше не желает танцевать с древней сморщенной занудой, в которую я вот-вот превращусь, зачем такая судьба этому мужчине?) Но я не могла позволить ему догадаться о моих сомнениях. Необходимо сыграть свою роль с полным безразличием и не позволить, чтобы его предложение показалось подарком небес для отчаявшейся танцовщицы, дошедшей до последней точки. Необычайно важно вести себя таким образом, будто подобное предложение для меня самое обычное дело, будто бы привлекательные молодые доктора каждый день предлагают мне стать их партнершей по танго. В результате я лишилась дара речи. Меня парализовала мысль, что, произнеся хоть несколько слов, я разрушу какие-то чары и предложение в тот же миг испарится.

— Как прикажешь понимать твое молчание? Как согласие или как отказ? — спросил он.

— Позволь мне немного подумать! — Я прокашлялась. — Ну… — Я же играла в полное безразличие, помните? В конце концов, надменного мерзавца стоит немного проучить. И он вполне может подождать до завтра, пришло мне в голову.

Он потупил взгляд и, не сказав ни слова, потушил окурок в пепельнице. А затем поднял глаза и оглядел комнату — в поисках девушки, с которой можно потанцевать, если я исчезну без следа, словно последний клуб дыма из его губ. Я заметила, что он встретился взглядом с одной из лучших и самых симпатичных новых танцовщиц и был опасно близок к тому, чтобы подать ей знак кабесео. Я запаниковала.