P.S. Я все еще люблю тебя (ЛП)

Мы сослали папу в его комнату на всю ночь, из-за чего он, кажется, испытывает облегчение – но не раньше, чем я заставила его спустить из своей комнаты небольшой винтажный сундучок. Я искусно разложила свою коллекцию ночных сорочек, пижам и кальсон, не забыв про пушистые тапочки. Благодаря Китти, Марго и мне, у нас много пушистых тапочек.

Все сразу же переодеваются в пижамы, хихикая, крича и споря из-за того, кто что получит.

На мне – комплект бледно-розового пеньюара, который я купила в комиссионном магазинчике, совершенно новый и все еще с этикетками. Я ощущаю себя как Дорис Дэй в «Пижамной Игре».Единственное, чего мне не хватает, это меховых тапочек на невысоком тонком каблучке. Я попыталась убедить Китти, что нам следует провести ночь старых фильмов, но она сразу же отвергла эту идею. Ради смеха, я накрутила волосы на бигуди. Я предложила девочкам тоже накрутить бигуди, но все с визгом сказали «нет».

Они такие шумные, что мне приходится повторять:

– Девочки, девочки!

Посреди маникюрной сессии я замечаю, что Китти держится в сторонке. Я думала, что она будет в своей стихии, царицей бала на своем дне рождения, но она чувствует себя не в своей тарелке и играет с Джейми.

Когда все девочки убегают наверх в мою комнату, чтобы сделать подготовленные мной грязевые маски, я хватаю Китти за локоть.

– Тебе весело? – спрашиваю я. Она кивает и пытается убежать от меня, но я одаряю ее строгим взглядом. – Клятва сестры?

Китти колеблется.

– Шанае стала по-настоящему хорошими подружками с Софи, – говорит она, на ее глаза наворачиваются слезы. – Как бы, лучшими подружками, чем мы с ней. Ты видела, как они сделали маникюр в одном стиле? Они не спросили меня, хочу ли я сделать такой же.

– Не думаю, что они намеренно проигнорировали тебя, – успокаиваю я.

Она пожимает своими худенькими плечиками.

Я обнимаю ее, а она просто напряженно стоит на месте, так что я с силой кладу ее голову себе на плечо.

– С самыми лучшими дружескими отношениями может быть трудно. Вы обе растете и меняетесь, а это тяжело – расти и меняться с той же скоростью.

Ее голова поднимается, и я снова укладываю ее себе на плечо.

– Это то, что произошло между тобой и Женевьевой? – интересуется она.

– Честно говоря, я не знаю, что произошло между мной и Женевьевой. Она переехала, и мы все равно оставались подругами, а потом перестали. – Я с запозданием осознаю, что это – не самые утешительные слова, которые можно сказать кому-то, кто чувствует себя обделенным вниманием своих друзей. – Но я уверена, что с тобой никогда такого не случится.

Китти испускает небольшой вздох поражения.

– Почему все не может оставаться таким же, как и прежде?

– Тогда бы ничего не менялось, и ты бы не выросла; тебе бы навсегда осталось девять и никогда не исполнилось бы десять.

Она утирает нос тыльной стороной руки.

– Я бы не возражала.

– Тогда ты никогда не смогла бы водить машину, или пойти в колледж, или купить дом и завести кучу собак. Я знаю, тебе хочется сделать все это. У тебя отважная душа, а оставаться ребенком может быть этому помехой, ведь тебе придется спрашивать позволения других людей. Когда ты станешь старше, то сможешь делать, что хочешь, и тебе не будет нужно чье-торазрешение.

Она со вздохом соглашается:

– Ага, так и есть.

Я убираю ее волосы со лба.

– Хочешь, чтобы я поставила для вас фильм?

– Ужастик?

– Конечно.

Она оживляется, переходя в режим торга, словно бизнес-леди, которой она, в сущности, и является.

– Он должен быть с рейтингом «R». Никакой детской фигни.

– Отлично, но если вы, девочки, испугаетесь, вы не будете спать со мной в моей комнате. В прошлый раз вы не давали мне спать всю ночь. И если чьи-нибудь родители позвонят жаловаться, я скажу, что вы, ребята, сами тайком включили фильм.

– Никаких проблем.

Я смотрю, как она взлетает по лестнице. Невозможная, каковой она и является, мне нравится Китти – такая, какая она есть. Я бы не возражала, если бы она так и осталась навсегда девятилетней. Проблемы Китти все еще легко решаются; они могут поместиться в моей ладони. Мне нравится, что она по-прежнему зависит от меня в чем-то. Ее тревоги и потребности заставляют меня забыть свои собственные. Мне нравится, что я нужна, что кому-то обязана. Это расставание с Питером, оно не так значительно, как то, что Кэтрин Сонг Кави исполнилось десять лет. Она выросла как сорняк, без матери, лишь с двумя сестрами и отцом. Это не маленький подвиг. Это – нечто выдающееся.

Но десять, вау. Десять лет – это больше не маленькая девочка. Это прямо посередине. Мысль о том, что она взрослеет, перерастает свои игрушки, свой набор для рисования… заставляет меня почувствовать себя немного грустно. Взросление – по-настоящему горькая радость.

Мой телефон гудит, и это – жалостливое сообщение от папы:

«Спускаться вниз безопасно? Я ужасно хочу пить».

«Горизонт чист».

«Вас понял».

47

Следовать повсюду за Женевьевой – странно знакомое чувство. Небольшие наблюдения не вызывают во мне никаких воспоминаний. Это неожиданное сочетание того, что я о ней знаю, и того, что нет. Она проезжает через автокафе «У Венди» и, даже не глядя, я знаю, что у нее в пакете. Маленький молочный коктейль «Фрости», маленький пакетик картошки фри с кетчупом, и шесть кусочков куриных наггетсов, также с кетчупом.

Некоторое время мы с Джоном ездим за Женевьевой по городу, но потом теряем ее на светофоре, так что просто направляемся в Бельвью. Мне нужно попасть на собрание по планированию вечеринки «Организации досуга войск». С ее приближением мы удвоили наши усилия, чтобы все было готово вовремя. Во всем этом Бельвью стал моим утешением, безопасным местом. Отчасти, потому что Женевьева не знает об этом месте, и поэтому не сможет выбить меня, а, отчасти, потому что это – единственное место, где я не столкнусь с ней и Питером, вольными делать вместе все, что угодно, теперь, когда он снова одинок.

В начале нашего собрания пошел снег. Все мы толпимся вокруг окон, чтобы посмотреть на него, качая головами и приговаривая: «Снег в апреле! Вы можете в это поверить?», а затем возвращаемся к работе над украшениями для вечеринки. Джон помогает с баннером.

К тому времени, когда мы заканчиваем, на земле лежит несколько дюймов снега, и он уже превратился в лед.

– Джонни, ты не можешь ехать в такую погоду. Я категорически запрещаю, – говорит Сторми.

– Бабуля, все будет хорошо, – отвечает Джон. – Я хороший водитель.

Сторми больно шлепает его по руке.

– Я же просила тебя не называть меня бабулей! Просто Сторми. И ответ – нет. Я запрещаю. Вы оба останетесь сегодня в Бельвью. Ехать слишком опасно. – Она бросает на меня строгий взгляд. – Лара Джин, позвони прямо сейчас отцу и скажи ему, что я не разрешаю вам выезжать в такую погоду.

– Он может сам приехать и забрать нас, – предлагаю я.

– А что, если бедный вдовец попадет в аварию по пути сюда? Нет. Я этого не допущу. Дай мне свой телефон. Я сама ему позвоню.

– Но завтра в школу, – говорю я.

– Занятия отменили, – с улыбкой отвечает Сторми. – Только что объявили по телевизору.

Я протестую:

– У меня с собой ничего нет! Ни зубной щетки, ни пижамы, вообще никаких вещей!

Она обнимает меня.

– Расслабься и позволь Сторми обо всем позаботиться. Не забивай свою хорошенькую головку.

Так и получилось, что мы с Джоном Амброузом Маклареном провели вместе ночь в доме престарелых.

***

Метели в апреле – это нечто волшебное. Даже если причина тому – изменение климата. В саду за окном гостиной Сторми уже проросло несколько розовых цветочков, и снег сильно засыпает их, подобно тому, как Китти посыпает блины сахарной пудрой – быстро и много. Скоро розового цвета даже не будет видно – он просто покроется белым.