Бриллиант

Мортон нахмурился. Девушка явно была сердита на него, и он готов был поспорить на месячную выручку, что причина ее злости ему известна. Но чего же, черт побери, они ожидали?! Настоящий мужчина-бизнесмен никогда не должен теряться, если судьба дает ему шанс заработать несколько монет. И ничего страшного, если кто-то при этом чуточку пострадает. Кроме того, как неоднократно повторял Мортон сам себе, если бы эти три сестрички не были такими упрямыми и наглыми бабами, они поступили бы так, как поступали на их месте все уважающие себя женщины в здешних краях: давно бы вышли замуж. Им всем требовались мужчины, которые могли бы позаботиться о них. Может, тогда у них поубавилось бы спеси.

— Эй, красотка! — крикнул со своего места Крокетт Толли. — Спой нам что-нибудь, золотце наше!

Девушка улыбнулась. Ей нравился Крокетт. А ее прозвище имело отношение к истории их знакомства. Он всегда говорил Джонни, что, назвав дочь именем Даймонд — бриллиант, он поступил совершенно правильно: едва ли у кого-нибудь из ее мужчин хватит денег, чтобы купить для нее настоящие золото и бриллианты. Даймонд подумала, что во время работы она немного отвлечется, избавится от — невыносимой тяжести, давившей ей душу.

Она обернулась и посмотрела на Мортона: не возражает ли тот?

Мортон кивнул. Ничего плохого не будет, решил он, если она немного расслабится. Сегодня, правда, не субботний день, но какая, к черту, разница? Если посетители хотят, чтобы она им спела, — пускай поет. Ему все равно, лишь бы клиенты не переставали делать заказы.

Из расположенного в холле шкафа Даймонд извлекла гитару. Один из посетителей уступил ей свой стул, перенеся его в центр зала. Она уселась, обвила ногой ножку стула, и на лице ее сразу появилось отрешенное выражение. С минуту Даймонд брала разные аккорды, настраивая гитару.

— Спой свою любимую, — крикнул кто-то из угла зала.

Одобрительный гул голосов раздался в баре Уайтлоу, мужчины приготовились слушать. Они отлично знали, как прекрасно средняя дочь Джонни Хьюстона поет песни, сколько страсти она вкладывает в свое исполнение. Попросив ее спеть любимую, они тем самым продемонстрировали свое сочувствие в постигшей девушку утрате, хотя о покойном при этом не было сказано ни единого слова.

Даймонд, улыбнувшись, склонилась над инструментом. Ее густые медового цвета волосы упали на лицо, наполовину скрыв его от жадных мужских взглядов. Она откинулась на спинку стула и взяла несколько мелодичных аккордов. И затем, как уже не раз случалось, она удивила решительно всех.

Она запела неожиданно; пальцы ее быстро перебирали струны, слова лились потоком и растворялись в прокуренной атмосфере бара. Один за другим все затихали и начинали слушать.

В этот момент всякий сидевший в баре с радостью отдал бы год жизни, лишь бы сделаться тем героем, про которого поется в песне.

Ее красивый голос звучал очень чисто, причем казалось, что песня сама льется из сердца девушки, без всякого ее участия. Даймонд позабыла обо всем на свете, полностью отдаваясь песне.

Ориентируясь по красным огням рождественской гирлянды, украшавшей крыльцо, Джесс въехал на паркинг и, когда машина остановилась, опустил голову на сложенные на руле руки. Только в такой дешевой забегаловке могут зажигать рождественские огни, когда на дворе июль.

Джесс и сам еще не вполне верил в то, что вновь оказался здесь. Он проснулся вскоре после полуночи, быстро перекусил, заправил машину в помчался в Крэдл-Крик, не вполне, впрочем, отдавая себе отчет в том, зачем именно туда едет.

Всю ночь эта женщина не выходила у него из мыслей. Он ворочался в постели с боку на бок, а в ушах у него звучал ее волшебный голос, похожий на зов, перед глазами стояло ее прекрасное лицо. Когда же наконец удалось заснуть, сон получился глубоким, хотя и недолгим. И, проснувшись, Джесс точно уже знал, что ему следует сделать.

— Да, черт побери… — произнес он вслух, — вот я и приехал. А раз так, надо вылезать из машины и идти ее разыскивать. Потом уже подумаю, что делать дальше.

Далеко идти ему, однако, не пришлось. Сначала он собирался заглянуть в бар и как бы между прочим завести разговор с тамошними завсегдатаями, попытаться выяснить ее адрес. Но, выйдя из автомобиля, Джесс понял, что розыски его завершились, даже не успев начаться. Волшебный голос из его сна наполнил вечерний воздух, наполнил и его собственное сердце. Джесс даже ощутил легкую слабость в ногах. Ему понадобилось некоторое время, чтобы собраться с духом взойти по ступеням крыльца и открыть дверь. Инстинкт самосохранения подсказывал, что, вполне может быть, он совершает самую большую ошибку в своей жизни, однако интуиция говорила, что, если Джесс откажется от своих намерений, он будет страшно жалеть об этом до конца своих дней.

Как только Джесс вошел в бар, ему пришло в голову, что местная публика может слишком шумно отреагировать на его появление. Но его опасения были напрасны. Зал до отказа был наполнен людьми, но никто даже головы не повернул в его сторону. Все взоры были устремлены на женщину, все были поглощены ее пением. В каждом взгляде читались мечты о чем-то большом, светлом и радостном, о чем-то, чего так не хватало этим людям в обыденной жизни.

Джесс Игл прислонился к стене и тоже стал слушать. Голос певицы взлетал все выше и выше;

Джесс неожиданно для самого себя ощутил на глазах слезы. Он с усилием сглотнул, чувствуя, как прокуренный воздух зала вибрирует от красивого чистого голоса.

У него сжалось все внутри. Действительно, имея такой голос, эта женщина могла соперничать в полете с орлами, даже с такими, как Джесс [2].

Джесс как приклеенный стоял у стены, не в силах оторвать взгляд от копны густых волос, почти скрывавших лицо женщины. Он ждал, когда же наконец певица поднимет голову. Только посмотрев в ее зеленые глаза, увидев ее лицо, Джесс мог ответить себе на вопрос: правильно ли он поступил, вернувшись в Крэдл-Крик.

Взяв последний аккорд, Даймонд вздохнула. Потом по привычке поднялась со стула и посмотрела в самый дальний конец бара. На ее лице изобразился неподдельный ужас. И мужчины в зале сразу поняв в чем дело, опустили головы.

Обычно после ее исполнения Джонни снимал шляпу и пускал ее по рядам; в шляпу бросали монеты. Когда шляпа попадала в руки молодых парней, Джонни по своему обыкновению подзадоривал тех раскошелиться как следует, давая понять, что Даймонд когда-нибудь еще отблагодарит их. Правда, сама Даймонд и думать не думала о какой-то дополнительной благодарности.

В конце песни слушатели обычно разражались аплодисментами, но на этот раз все были настолько потрясены, что в баре воцарилась тишина; никто не шелохнулся.

Джесс почувствовал, что ситуация сложилась неловкая и даже драматичная, однако он не понимал причины.

— О дьявол! — выкрикнул один из мужчин, с грохотом отодвинул стул и поспешил выйти на воздух. Он лучше бы согласился попасть в обвал, какие нередко происходили в шахте, ко ни за что не мог позволить кому-нибудь увидеть себя плачущим.

— Что произошло? — тихо спросил Джесс, обратившись к шахтеру.

Мужчина повернул голову, но посмотрел куда-то мимо Джесса.

— После песни ее старик обычно ходил со шляпой. Наверное, она забыла, что отца теперь тут нет. — Он горестно покачал головой и, не зная, что тут еще можно добавить, вышел за дверь. Однако Джессу хватило и этого краткого объяснения. Наверняка вчера они хоронили как раз того человека, который пускал по рядам свою шляпу.

Он и сам толком не понял, что именно толкнуло его на этот поступок. Может, все дело было в выражении ее лица: Даймонд выглядела совершенно потерянной, когда повернулась и пошла из зала. А может, причина была в том, что, уходя, она так ни разу и не оглянулась.