Израненный (ЛП)

— Она всегда была такой милой девушкой, не могу поверить в то, что с ней произошло.

— Кто-нибудь знает, что случилось?

— Кто-то сказал, что её очень сильно избили.

— Да, я подслушала её отца, когда он давал показания полиции. Видимо, у неё есть парень, который плохо с ней обращается. Отец сказал, что застукал его, когда он насиловал её.

— Боже, это так ужасно! Ты можешь представить себе, чтобы такое произошло с твоей дочерью?

— Я знаю… это ужасно. Бедная девочка.

Избил. Изнасиловал. Избил. Изнасиловал. Изнасиловал. Изнасиловал. Я различаю только эти слова, и они повторяются в моей голове, питая пламя раскалённой ярости, растущей внутри меня. Я даже не сомневаюсь, что кастрирую её старика. Это обещание, которое я намерен сдержать для себя. Но сначала мне нужно увидеть её. Нужно узнать в порядке ли она. Нужно прикоснуться к ней. Я следую за скорой помощью, и только у стойки регистрации неотложной помощи понимаю, что они не дадут мне увидеться с ней. Я не член семьи. Проходит несколько часов. Я брожу по коридорам, избегая её отца. В конце концов появляется её приёмная мать с маленькой девочкой, которая выглядит в точности, как она. Со слезами на глазах все они ждут новостей от врача.

Я прихожу и ухожу, но не уезжаю с автомобильной стоянки больницы.

«Только бы с ней всё было хорошо. Только бы с ней всё было хорошо. Чёрт побери, только бы с ней всё было хорошо.

Эй, там, если ты меня слышишь, я не верю в это дерьмо. Но она слишком важна, чтобы кинуть всё это на произвол судьбы. Поэтому я прошу. Если ты там есть, не дай ей умереть. Ты дал мне её. Ты привёл её в мою жизнь, и не можешь просто так забрать её сейчас. Не смей, чёрт побери, забирать её у меня. Я нуждаюсь в ней чертовски сильно».

Отвожу кулак назад и ударяю им по рулю. Никто не слышит меня, и я ощущаю себя чёртовым идиотом, размышляя об этом.

Водительское сиденье моего грузовика становится моей кроватью, но я не сплю. Закрываю глаза, сложив руки на груди, и планирую. Составляю план. Мозг усиленно работает. Почти пять утра, когда я снова захожу в больницу. Её семья ушла. Решаю попытать счастья с новыми дежурными медсёстрами, и мне везёт, когда одна из них разрешает мне пройти в её палату.

— Пять минут.

Это всё, что она даёт мне. Но пять минут гораздо больше того, что я получил за то время, пока она здесь. Я планирую использовать каждую секунду.

Всё внутри меня обрывается, когда я вижу её. Такая чертовски маленькая на этой больничной койке. Хрупкая, сломленная, провода и трубки тянутся от её тела. Всё, что я хочу сделать, это освободить её и прижать к себе. Но я знаю, что если сделаю это, то сделаю ей только больнее. Физически больно видеть её такой. Я чувствую рану глубоко внутри моей груди. Подхожу к ней, быстро моргаю, быстро дыша, и проглатываю комок, образовавшийся в горле. Она полностью избита. Вся в синяках. У меня чертовски трясётся рука, когда я тянусь к ней.

— Эй… — это один из моих худших страхов. Неспособность защитить её, как я обещал. Если бы я забрал её собой… если бы последовал за своим инстинктом и велел ей остаться, а не делать то, что было правильно, бросив её, то тот трус не сделал бы этого. Но затем понимаю, насколько глупа такая логика. Если бы он не сделал этого сегодня, он бы сделал это в другой день, в другое время, или когда бы ему, чёрт побери, захотелось. Насильникам неведомо время. — Открой свои прекрасные глазки и посмотри на меня, Эйли, — я наклоняюсь и нежно целую её опухшие глаза, чувствуя, как усиливается физическая боль, эта рана открывается шире, растягивается, показывая обнажённую плоть от терзания, которое я испытываю за неё. Ничто и никто никогда не пробивал стену гнева и оцепенения внутри меня.

Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз плакал из-за себя или кого-то ещё. Не помню, плакал ли я после того, как моя мать пустила пулю себе в голову, и даже до этого, когда страдал от издевательств своего отца-ублюдка. Я не из тех, кто плачет. Ной плакал. Я злился. Но мой гнев склоняется перед лицом травм Эйли. Гнев я знаю. С ним я могу справиться. Могу использовать его. Но я не знаю, что делать с этой грустью. Она заставляет меня чувствовать себя слабым, бессильным, и я чертовски ненавижу это.

— Эйли? — я шепчу её имя, словно это моя собственная короткая молитва, прижимаюсь лбом к её, и, переплетая наши пальцы, крепко сжимаю их, потому что… она — моя жизнь. — Ты должна проснуться и снова дать мне цель. Я не знал, что мне чего-то не хватает, пока ты не пришла и не наполнила меня собой. Ты свернулась клубочком внутри меня. Я не очень хорош в этом дерьме, Эйли. Но мне нужно, чтобы ты знала, что теперь я живу ради тебя. Поэтому мне нужно, чтобы ты проснулась и дала мне будущее. Потому что ты и есть моё будущее, — мои глаза закрываются, но этого недостаточно, чтобы удержать слёзы от падения. Я стискиваю зубы от горя, сражаясь с ним, словно это мой враг. Но оно побеждает. Лоб ко лбу, нос к носу, губами к её губам, я позволяю слезам свободно литься. Я не чувствую стыда. С ней его нет. Я дышу ею. Дышу ради неё. Дышу ради себя. Потому что без неё меня нет. — Я люблю тебя, — выдыхаю я в её губы. — Я так чертовски сильно люблю тебя, Эйли, — и когда ощущаю слабое подёргивание её пальцев в попытке сжать мои, я знаю, что она меня слышит. Не размыкая крепкое сплетение наших пальцев, я подношу к губам руки и целую её костяшки.

Эйли не открывает глаза. Не просыпается. Но я понимаю, что она знает: я здесь. Я чувствую это нутром. Медсестра заходит через пять минут, и мне приходится использовать всю силу воли, чтобы отойти от её постели. Прежде чем сделать это, я смотрю на неё, запоминая каждый синяк и каждую опухшую часть тела. Я представляю какую агонию она пережила, представляю себе ужас, который она чувствовала, когда он держал её, слёзы, когда она плакала, пока он вторгался в её тело. Я запоминаю всё это и запираю подальше. Приберегаю на потом.

Когда я покидаю Эйли, по моей кровеносной системе несётся кислота от желания мести.

Мне пишут и Уилки, и Винн. Один хочет знать, где я, чёрт побери, а вторая задаёт вопросы, на которые уже должна иметь ответы. Ни один из них не стоит в моих приоритетах. У меня есть план, одна одержимая идея, и она полностью сфокусирована на копе. Я не собираюсь обращать внимание на что-нибудь ещё, пока не сделаю то, что мне нужно. Я выезжаю с больничной стоянки и направляюсь к их дому, паркуясь в нескольких кварталах от него. У них есть сарай на заднем дворике дома. Устраиваюсь поудобнее. Никакой еды. Только бутылка воды, чтобы не допустить обезвоживания. Проходит день, и наступает ночь, я выжидаю до последней возможной секунды, прежде чем выхожу из сарая со своей кувалдой в одной руке и другими инструментами в карманах моих джинсов. Подойдя к коробке электропередач, висящей на задней панельной стене дома, я нахожу в кармане плоскогубцы, ломаю замок и снова прячу их в задний карман. Я бегло осматриваю её. Открыв, я тяну за провода, пока не убеждаюсь, что все они вырваны. Света не будет, когда я проникну внутрь. Приёмная мать и сестра Эйли находятся в больнице. Я видел, как они недавно ушли, и ещё не вернулись. Но это на самом деле не имеет значения, потому что я не собираюсь задерживаться надолго. Я знаю, что коп в доме, и так или иначе, он всё, чего я хочу.

У меня не вызывает проблем вскрыть замок задней двери. И вот я внутри. Мне стоит хоть немного нервничать, проникая в дом полицейского, но я чертовски спокоен. Услышав шаги, прижимаюсь к стене кухни. Он подходит ближе… ближе… вероятно, направляется проверить электрощиток. Я жду его, крепче сжимая в руке кувалду. Он проходит мимо меня, и я выхожу позади, замахиваясь и ударяя его по задней части правого колена. Он с рёвом падает на пол, и это последний звук, который я планирую от него услышать.

— Такие люди, как ты, не должны существовать, — произношу я тихо, доставая свой телефон из заднего кармана. Быстро роюсь в приложениях и нахожу то, что ищу. Кухню внезапно озаряет чистый, яркий свет фонарика. Кладу телефон на кухонный стол и возвращаю внимание к Тиму. — Ты думаешь, что можешь причинить боль невинным людям — детям — и просто выйти сухим из воды? И тебе, вероятно, долгое время удавалось это. Ты, наверное, думал, что промыл Эйли мозги, и она никогда никому не расскажет о том, что ты сделал, — мудак начинает двигаться. Пытается уползти. Но я и близко с ним ещё не закончил. Я поднимаю кувалду и опускаю её со всей дури на его коленную чашечку, более чем вероятно, раздробив кости, судя по его крику. — Но ты недооценил её, малыш Тимми. Она рассказала мне всё, — я наблюдаю, как он снова падает на кафельный пол, с трудом глотая воздух и морща лицо от боли.