Все, что нам дорого

Она съежилась на узкой кровати, вертелась то на правый бок, то на левый, то ложилась на спину. Изо всех сил прислушиваясь, она нигде не улавливала ни единого звука. Вокруг царила полная тишина и безмолвие: все исчезли. Она слышала лишь саму себя, бульканье, шуршание и бурчание, издаваемые собственным телом. Жуткие звуки, каких она никогда раньше не замечала. Она начала представлять деление, перерождение клеток, шумный распад собственного организма.

Комната во мраке разрасталась и разрасталась, пока у нее не осталось ни стен, ни потолка, ни предела.

Существовало только ее собственное тело, резко очерченное, словно окруженное чернотой. Она пробежала пальцами по туловищу, по ногам, прижала руки к груди, но это не утешило ее, не успокоило. Она села в темноте, спотыкаясь, проковыляла через пустую комнату к другой кровати. Было четыре часа утра, пять часов. Наконец она впала в тревожное забытье, в ее снах перемешались дом, Джонатан и Эстелла, Энн, видимые сквозь прозрачную перегородку; они не видели и не слышали ее, а все время играли на странной формы инструментах, не издававших ни звука.

С той первой ночи она стала бояться засыпать в одиночестве.

Она откладывала этот момент так долго, как могла. Она ходила играть в настольный теннис и чересчур громко смеялась плоским шуткам парней; она слишком много пила; она просиживала перед телевизором в вестибюле до трех часов ночи; но всегда, всегда ей приходилось возвращаться к этому.

Она думала об Энн, которая дома теперь жила одна в их комнате. Заняла ли она ее всю? По-другому ли ей теперь дышится, по-другому ли спится, скучает ли она по ней?

Она позвонила ей поздно вечером, зная, что Джонатан и Эстелла уже спят. Они говорили о своей учебе и работе медсестры, о достоинствах грейпфрутовой диеты, а потом Энн спросила:

– Ну и как оно живется, самостоятельно?

– Замечательно.

– Я горжусь тобой, Сэнди. Честное слово.

Сэнди ничего не сказала.

– Наверное, тебе там так хорошо, что не захочется домой и на весенние каникулы? – спросила Энн.

– Нет, я приеду.

Сэнди лежала на знакомом бугристом матрасе и прислушивалась, как Энн наводит порядок на кухне. За бренчанием тарелок, мерным звуком льющейся воды было слышно, как она напевает. Джонатан и Эстелла, утомленные непривычным напряжением – приемом к ужину гостя, – рано удалились, но она различала суетливое квохтанье Эстеллы, когда та чувствовала недомогание, неразборчивое недовольное бормотание. Вода перестала течь, и она слушала, как Энн отправилась в ванную и почистила зубы.

– Ну как, – спросила она, входя в комнату, – как он тебе?

– Тед?

– Нет, Санта-Клаус. Конечно, Тед.

Сэнди немного помолчала.

– Нормально.

– Спасибо.

– Ну, а ты чего от меня ожидала?

– Вы, похоже, поладили, – неуверенно продолжала Энн, с инстинктивным подозрением воспринимая язык, на который Тед и Сэнди, видимо, перешли самым естественным образом, подтрунивание и подначивание, которые ей, искренней и неловкой, были недоступны.

– У тебя с ним правда серьезно? – спросила Сэнди.

– Да.

Сэнди, опершись на локоть, пристально смотрела на сестру.

– А у него с тобой?

Энн улыбнулась.

– Да, – ответила она, и Сэнди разглядела в этой улыбке застенчивую гордость девушки, которую недавно полюбили.

– Он не такой, какого я ожидала увидеть, – заметила она.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Просто я думала, что тебе был бы нужен кто-то более, ну, не знаю, вдумчивый, что ли. Не такой хвастливый. Он, похоже, не совсем в твоем вкусе, вот и все.

– У меня нет никакого вкуса, Сэнди. Это по твоей части, – она вздохнула. – Извини. Просто мне действительно хочется, чтобы он понравился тебе.

– Он мне нравится. Правда.

Энн улыбнулась и вдруг подошла и поцеловала Сэнди перед сном – у них этого не было заведено.

– Я знала, что он тебе понравится, – радостно сказала она и легла в постель.

Сэнди слушала, как дыхание Энн успокаивается, приобретает ровный ритм, такой знакомый, что, казалось, он вечно пульсирует и у нее в крови. Она прикусила губу, отвернулась. Почему Энн?

В ее снах о мужчинах никогда не было собственно секса, свершения, удовлетворения, но было желание, неодолимая боль обоюдного вожделения, пока не утоленного, пронизывающее влечение, когда ты и я («ты» – переменное) все ближе и ближе.

Но она всегда просыпалась прежде, чем они встретятся, и ей оставалось лишь потаенное томление страсти.

Через три недели Энн позвонила Сэнди в колледж. Было около полуночи, и этот звонок напугал ее.

– Я тебя разбудила? – спросила Энн.

– Нет. Все в порядке – Джонатан, Эстелла?

– Все прекрасно. – Долгое молчание. – Я позвонила, чтобы сказать тебе, что вышла замуж.

– Ты – что?

– Мы поженились.

– Зачем?

– Что значит «зачем»?

– Зачем ты вышла замуж, Энн? Ты такая молодая. Откуда, черт побери, ты знаешь, что тебе нужно именно это? Почему ты не оставила себе шанса?

– Шанса на что?

– Узнать жизнь.

– Мне нужно именно это. Я люблю его, – просто сказала она. – Разве ты не можешь просто порадоваться за меня?

– Я рада за тебя.

– Ладно.

– Да нет, Энн, я действительно рада. Но ты уверена?

Энн засмеялась и не ответила.

– Я скоро позвоню тебе. Тебе надо идти. Наверное, у тебя завтра занятия.

Она повесила трубку, прежде чем Сэнди успела поздравить ее.

…Сэнди больше не старалась посещать лекции, особенно утренние. Даже собравшись пойти на занятия, она чаще всего просыпалась с тяжелой головой. Ее ничто не интересовало, во всяком случае, ничто на лекциях по древнему искусству или психологии, или по творчеству Готорна и Джеймса даже не увлекало ее. Она часто спала до часу-двух дня, заставляла себя часок позаниматься, а потом отправлялась развлекаться в бар, где первый год пила коктейли с виски, а потом неразбавленную водку. На какое-то время она убедила себя, что влюблена в парня, который жил этажом выше, красивый парень в шесть футов два дюйма ростом, он носил свитер с воротником «хомут» и бутсы, она таскалась за ним по всему кампусу, изучая его распорядок дня и привычки, по кусочкам составляя жизнь. Она грезила о его руках, о его руках на своем теле. Но он начал встречаться с девушкой по имени Сьюзи, которая красила губы розовой помадой и носила свитера с вышитыми маргаритками. Все равно. Были и другие.

Она реже звонила Энн на новую квартиру, словно неизбежное присутствие другого человека не оставляло места для того, чем они были прежде. Энн присылала домашние печенья и пирожные, присовокупляя коротенькие непринужденные записочки, которые казались Сэнди столь же загадочными, как если бы они пришли из другой страны. Она прикалывала их над столом для изучения.

Однажды она позвонила домой и попыталась поговорить с Джонатаном.

– Я все никак не пойму, чем мне хочется заняться, – сказала она. – Откуда другие люди так точно знают это?

– Потому что они или дураки, или гении. А ты, моя дорогая, ни то и ни другое. – Он пробормотал что-то, чего она не поняла, а потом громко добавил: – Чем бы ты ни занималась, не делай заметок. Никогда не делай заметок. Они вынудят тебя полагаться на чьи-то чужие предвзятые суждения. С чего тебе запоминать ошибочные мнения? Обещай мне, что никогда не станешь делать заметки на занятиях.

– Запросто, – сказала Сэнди.

Но на предпоследнем курсе Сэнди открыла для себя журналистику. Вышло это по чистой случайности. Курс, на который она хотела попасть вначале, «Расовые отношения в период реконструкции», был уже набран.

Каждое утро, как только студенты рассаживались по местам, профессор рассказывал им сюжет. «На 91-м шоссе произошла авария. Две машины, «Шевроле» с семьей из четырех человек и микроавтобус «Понтиак» с семнадцатилетним парнем за рулем. «Понтиак» выскочил на встречную полосу и врезался в «Шевроле». Мать семейства, сидевшая рядом с шофером, погибла сразу. Сын-подросток находится в реанимации. Шел дождь». У вас есть пять минут. Сочините развернутый анонс.