Стану Солнцем для Тебя (СИ)

- Ты проснулась! - Таня сидела напротив, на стуле, и внимательно наблюдала за Мариной, сидела, видимо, долго, начала разминать плечи и шею. - Я уж думала... снова уснешь.

- Г-де И-илья? - у нее вышел невразумительный хрип, но Таня ее поняла и улыбнулась сквозь слезы.

- Он дома пока что, но Костя с ним приедет часа через два, не волнуйся!

- Почему не сейчас?

- Костя не хотел давать ему ложной надежды и решил дождаться утра.

Ложной надежды? Да кто он такой, чтобы не пускать ее сына к ней в больницу?! У нее, видимо, участился пульс, и этот поганый прибор явно продемонстрировал ее состояние.

Таня понятливо кивнула и аккуратно сжала Маринину ладонь, призывая успокоиться.

- Ты не приходила в себя больше двух месяцев. Костя был единственным, кто мог удержать Илюшку от безумства, и он решил обезопасить вашего сына от боли, если ты вдруг снова уснешь.

- То есть... «усну» на длительный срок?

- Да, я не стала говорить никому, кроме него. Мы хотели убедиться, что ты окончательно пришла в себя!

Марина была ошарашена. Просто в шоке!

Больше двух месяцев?!

Господи, что здесь творилось, пока она была в коме?!

Как Илья это время пережил?! Если Таня говорит, что Костя... значит, он был все это время рядом с сыном, не давал ему отчаяться? Верил? Ждал?

Немыслимо!

А компания? Ее сотрудники? Разецкий?

Что вообще произошло?!

- Расскажи мне, что тут творилось, и что со мной случилось?!

По Тане было видно, что ей не особо хотелось что-то рассказывать. Может, Марина и была пока слаба настолько, что руку самостоятельно поднять не могла, но навыки давления на людей не потеряла, и даже, лежа на больничной койке, могла смотреть на кого угодно свысока, давя своим авторитетом.

Так что подруга со вздохом сдалась и начала рассказывать все, абсолютно все...

Она была в замешательстве. Чувства все смешались, не было какого-то определённого понимания вещей и ощущений.

Марина была в прострации, в ступоре. Когнитивный диссонанс. Или коллапс. Можно подумать, ей не сердце пересадили, а мозги. Вскрыли черепную коробку, засунули туда скальпель и перемешали, будто ложкой кашу. Вот так она ощущала себя.

Когда Таня сказала про пересадку, она не поверила. Просто не поверила, что кто-то посмел принять это решение за нее. Хотя, почему кто-то? Она прекрасно знала, кто это организовал, и кто дал добро.

Сава... его она с какой-то стороны могла понять и простить. Просто потому, что он знал ее, как облупленную: все ее сомнения, страхи, неуверенность. Он действовал не столько в ее интересах, сколько в своих. Для него Марина была в первую очередь деловым партнером, и только после, являлась другом, готовым терпеть его характер, закидоны и откровенный деспотизм. Одна из немногих, кто мирился со всеми его чертами, просто потому, что за долгие годы привязалась настолько, что могла без слов понимать его мотивы.

Но вот Костя...

Тут она терялась в своих ощущениях и чувствах. Начинала паниковать от того, что абсолютно не понимала его поступков, его отношения.

Да, Костя был отцом. Таким отцом, которого она всегда хотела для своего сына. В этом он был прекрасен!

Но все это не перекрывало той злой ярости, которую она оказалась способна испытать к нему за то, что он решил за нее. Все решил! И с пересадкой! И с замужеством!

Глупый и опрометчивый шаг с его стороны! Чем бы он ни руководствовался, какой бы «любовью» не страдал, она не давала ему такого права - решать за нее.

Это была ее жизнь! Ее, и только! Она не хотела рисковать, и он знал об этом. Знал! Она ведь доверилась ему, рассказала все. Но он решил, что имеет право распоряжаться ее жизнью.

Чертов самоуверенный дурак!

Если он думал, что после одного страстного недосекса, она сразу растает и станет другой, будет делать все, что он ей скажет только потому, что он хорош в постели... Хр*н ему, а не сладкую жизнь!

Не ему решать!

Никто не будет за нее решать!

У нее не находилось слов. Бешеное чувство растоптанности. И почему-то саднило в груди, чужое сердце бешено колотилось, и она не могла сделать вдох.

Ей казалось, что он ее предал. Снова.

Хотя, как он мог ее предать, если она так его и не любила? Выходит, что все-таки что-то было? Потому что, от этой боли в груди ее разрывало, из горла рвался хриплый крик, и жгло глаза злыми обиженными слезами. И хотелось швырнуть со всей силы стойкой от капельницы. Жаль, сил на такие радикальные протесты не было.

Она не могла понять саму себя.

Злилась на него, бесновалась, а кольцо все равно не снимала. Пялилась на него как-то совсем по девчачьи, глупо улыбалась и при этом злилась, но не снимала.

То, что Таня говорила, какие выразительные взгляды кидала на нее и на это кольцо, то, что Марина читала между строк,- это пугало. Теплом отзывалось в груди, сбивало дыхание, и хотелось снова растянуть губы в глупейшей улыбке. Но пугало сильней. До нервной дрожи и холодных потных ладошек. Сама себе противоречила, не верила, пока не увидела его в дверях палаты. И его взгляд, полный такой невообразимой дикой отчаянной надежды. И когда они взглядами пересеклись, ее, как током шибануло от того, что у него в глазах плескалось: бешеная, почти безумная радость, чистое, ничем не замутненное счастье, и только там, в глубине серых омутов, она разглядела спрятанную любовь.

Вот в тот миг она ему поверила, хоть это никак не умерило ее злости и ярости, бессильной обиды. Не служило оправданием для нее.

Но все эти мысли ушли на задний план.

К ней, быстрыми шагами, шел неуверенный Илья.

Он боялся. Марина видела, как его трясет, и как ему хочется бежать к ней. Но он именно шел быстро, контролировал свои действия. Глаза были на мокром месте, влажно мерцали слезами, и губы дрожали, и бледный весь, под стать ей самой.

Илья остановился в шаге от нее. Буквально застыл, будто на стеклянную стену натолкнулся, и смотрел на нее испуганным потерянным взглядом. Марина протянула к нему руку ладонью вверх, призывая взять ее за руку и убедиться, что она, его мама, проснулась.

А он стоял, глотал слезы и громко дышал, грудная клетка яростно вздымалась, и ей подумалось, что его может разорвать от эмоций.

Стоял и смотрел на нее, и не мог сделать последнего шага ей навстречу.

Марина сама уже была на пределе, ходила «по краю» истерики и дикой паники. Не знала, что сказать и как, чтобы ее ребенок пришел в себя. Перевела растерянный взгляд на Костю, он же наблюдал за ними, стоя возле стены, скрестив руки под грудью. Цепким взглядом смотрел и подмечал, казалось, каждый ее вздох, каждое движение. Будто, как и Илья, не мог поверить, что она больше не спит и пока снова не собирается.

- Иди ко мне, Илюш, - хрипло, скорей прокаркала, чем проговорила. Ком в горле не могла сглотнуть, давил на нее, мешая говорить нормально, и слезы из глаз уже стекали, ручейками по щекам, капая на больничную сорочку.

Илья смотрел на ее руку, нашпигованную иголками, катетерами, трубками с растворами лекарств, и боялся прикоснуться.

- Давай, парень, обнимай ее уже, нечего очередь задерживать! - шутливо заметил Костя, подходя к сыну со спины и мягко подталкивая его к ней. - Не бойся, ты не сделаешь маме больно, малыш!

Как он это понял, для нее было загадкой. Но понял же. И Илья на отца посмотрел, требуя взглядом подтверждения, тот кивнул, и только тогда сын крепко схватился за ее ладонь.

Марина, почувствовав это сильное, уже такое мужское прикосновение к своим пальцам, ответно стиснула его и дернула к себе, практически наполовину повалила сына на себя и, наконец, обняла что есть мочи. Вдохнула такой родной и дорогой запах, почувствовала под руками тонкие плечи.

- Я здесь, Илюш! Я здесь! - она начала легонько раскачиваться вместе с ним, гладила его ладонью по спине и что-то шептала, ощущая, как он весь дрожит в ее руках, беззвучно плачет. - Все хорошо, теперь все точно будет хорошо!