Отвращение

оты она забыла свои страдания, свою кровищу пополам с дерьмом, потому как рожала в хлеву. Приехала в деревню специально, понесла ведра с водой поить скотину и свалилась вместе с ними. Голосу хватило крикнуть, успели вытащить девчонку из материнского говна и крови, а потом дали полюбоваться матери неземной красоты ноготочками.

Вот это и была мысль старухи – трудное дело Бога по вылеплению человека из ничего – это ж не вообразить, не осознать – намучался бедный… И рождение дитяти человеческого, никаких хлопот до того, а ноготочки – само счастье. Старуха закончила думать свою мысль, посмотрела на козу. Тот же случай. Сидит в козе козленочек, а вот-вот выпрыгнет и сразу станет на ножки. После детей козлята по красоте на втором месте. Она хотела погладить козу, но рука не доставала, а так хотелось, так хотелось… И она тянула, тянула руку, а та будто уходила куда-то вдаль, за хлев, за деревню, и по ней, как по мосту… через реку уходила из старухи жизнь, легко уходила, не упиралась, не цеплялась за бытие – тоже мне радость! Ноготочки выросли и бросили ее на дороге, а она так обрадовалась – на машине едет. В легковой ни разу не приходилось, только на грузовике, а бывало и в самосвале, а в красной легковушке красиво – ветер в окошечко, а потом на круче раздался грохот, и она скатилась вниз. Так и было. Она вспомнила. А потом ползла, ползла, ползла, ползла, пока не нашла этот козий домик.

– Доча, где ты? – спрашивала мать и все тянула и тянула руку.

Так и перешла по руке на другой берег.
* * *

Олежка вышел во двор, и тут его как ударило: а не он ли этот киллер? И накатила странная смесь – радости и страха. Он пошел на кладбище, где, как говорили люди, похоронили «девку с поезда». На свежем холмике стояла цинковая табличка. И черной краской:: «Устинья Собакина». И все.

– Фу, какая гадость! Хоть имя, хоть фамилия, – подумал Олежка, испытывая просто оскорбление за такую неудачу. Он не знал, какое бы имя хотел убить, ну, к примеру, Анатолия, как отца, или Геннадия, как учителя, из женщин хороша была бы Вероника, отличница и гадина. Разочарованный именем и фамилией, Олежка пнул цинковый квадрат ногой, а потом стал топтать могилу. Земли было чуть, сравнял ее Олежка в момент и пошел домой.

Отец был трезв и хмур. Он думал о странных снайперах, которые ходят вокруг. Это с кого ж теперь спросят, как не с него? Если, не дай Бог, еще случится случай.

Трезвый отец был еще противнее пьяного, потому что он как бы соображал. Олежка подумал, что придется убивать его ночью, прикрыв пистолет подушкой. Правда, рядом спит мать. Вот незадача! Но уже появились тоненькие усики мысли, они тянулись, змеились…

– Ну что встал как незнамо что? – закричала ни с того, ни с сего мать. – Глаза б мои на тебя не смотрели.

«Мои б тоже», – как-то спокойно и удовлетворенно подумал Олежка.
* * *

Приблудную бабушку хоронили в теплую весеннюю капель. Феня поплакала – все-таки как-никак четыре месяца старушка лежала в ее сене. Вечером дня ее смерти окотилась Розка. Две