Отвращение

аботы, а какой-то въедливый оппонент нашел в работе Синицыной целые куски других мыслей, которые доказывали не только плагиат, а и оригинальность рассуждений диссертантки, которые она могла бы объяснить, не исчезни так странно.

– Надо поискать автора этих мыслей, – сказала Боженка. – Они действительно хороши, но вряд ли принадлежат этой авантюристке. Они ведь даже противоречат исследованию Бесчастных. Такая грубая, наглая компиляция разных мировоззрений.

Рахиль взяла свою работу и работу Диты, сказала, что попробует навести справки в Волгограде о гипотетической возможности существования другого автора.

Перерыв несколько затянулся, и следующего соискателя попросили выступить в темпе.

– Какая-то булгаковщина, – сказала одна ученая дама другой. – Тебе не кажется, что пахнет серой?

– Дерьмом пахнет, – ответила другая. – Летим в выгребную пропасть. Черт знает кто едет в Москву и получает защиту раньше всех, а оказывается – просто воровка. Интересно, у нее хоть десять классов есть?

– Зато вся была в белом. Как мать Тереза.
* * *

Ей повезло. Уходил поезд, который шел через Тюменскую область и делал минутную остановку на станции Мегион, от которой пятнадцать километров до поселка, где жила ее тетка. Та самая, что присылала ей консервы. Никаких других родственников у нее не было. У покойной матери была с сестрой вражда и нелюбовь. Дита видела тетку всего один раз, будучи первокурсницей. Та проезжала Волгоград на теплоходе и почему-то сообщила об этом племяннице. Дита вышла на пристань. Они не узнали друг друга. Тупо стояли обе в одиночестве, и Дита подумала, что так бы, не двигаясь с места, могла стоять мать. Это было начало девяностых, и тетка, можно сказать, успела сесть едва ли не в последний теплоход, который еще возил простых тружениц страны за скромные деньги по великой реке. Дите-первокурснице тогда нравилось гордиться городом-героем, в котором она собиралась тоже стать героем и иметь квартиру в доме с окнами на Волгу. У нее тогда были еще скромные притязания. Впрочем, нет, в Москву она хотела всегда, хотя ни разу там не была. Но что превыше всего для провинциала-мечтателя – не Париж же? Для этого надо совершить предательство Родины, а Дита имела устои. Она не любила людей, а вот родину любила. Большая такая, распахнутая хоть на карте, хоть на глобусе. Родиной, и только ею, она, Дита, богата. Нищая, но богатая. И именно на этом большом пространстве есть место для ее разбега и взлета. И она взлетит непременно, она ведь синичка.

Она домчалась на такси до общежития и, натянув низко на лоб вязаную шапчонку, проскочила мимо всех. Вот эта в джинсах, в серой шапке и куртке, снятой с крючка соседки по комнате, эта девушка уже не была Дитой Синичкой. Превращение произошло без слома, без крови, оно было естественно, как рождение.

В кармане снятой с крючка первой попавшейся куртки оказался новый с иголочки обмененный паспорт с московской пропиской. Аксинья Сорокина. Хорошенькая юная мордаха. Значит, надо быстро здесь, на вокзале, найти