Прекрасный секрет (ЛП)

И совсем иное я чувствовал к Руби – мучительную похоть, восхищение, преклонение и готовность быть беззащитным – чего не чувствовал никогда раньше, даже к женщине, на которой был женат.

В груди поселилось чувство вины – что впустую потратил время, что я мог бы больше дать Порции, чем пытался в те годы. Что думал обо всем этом, пока мыл тело женщины, в которую все сильнее влюблялся.

Руби подарила мне чувство восторга, но так же и ужаса. Я был напуган скоростью, с какой это происходит, и что на самом деле это не мимолетно.

Я провел руками по ее груди, бедрам и ягодицам, спустился вниз по каждой ноге и вымыл каждую ступню. Мое тело снова ненасытно ожило, и больше всего я боялся, что пристрастился к тому, как она смотрит на меня, что я могу положиться на ее любовь и преданность, на которые с Порцией я рассчитывать не мог. Потому что знал: такого никогда не будет, сколько бы лет мы ни страдали.

Я повернул Руби под струи воды, чтобы смыть пену, чувствуя себя не в состоянии держать руки подальше от ее изгибов, и –­ когда она закончила ополаскиваться – направил ее руку туда, где я был до боли напряжен, наклоняясь к ней и молча практически умоляя о прикосновении ее рта.

Поднявшись на цыпочки, чтобы меня поцеловать, она притянула меня одной рукой к себе, пока наши рты не соприкоснулись, другой чувственно поглаживала мою длину.

Зажмурившись и всхлипывая мне в рот, она целовала меня дрожащими губами. Я не смог бы отличить ее слезы от струящейся по ее лицу воды, но знал, что любил ее, когда стало очевидно, как отчаянно я ею дорожил, наблюдая, как она старается взять себя в руки. И уколом в сердце следом пришло понимание, что если когда-нибудь Руби ко мне охладеет, это меня сломает.

Глава 13

Руби

Моя влюбленность в Найла Стеллу была тайной лишь теоретически. Мы оба это знали. И тот факт, что я еще не сказала это вслух, – всего лишь формальность. Я видела по его лицу, что он понял – это его выражение обожания и легкой настороженности – и вел себя так, будто я стеклянная и вот-вот упаду, и от меня останутся одни осколки.

Это настроение тяжело повисло вокруг нас, и трудно было не стать болезненно чувствительной. Мое неприкрытое обожание, его постоянная настороженность – я и не знаю, что хуже. Молчаливое признание словно было написано у меня на лбу, и все же он ничего не сказал.

Как и я.

Найл вытер нас обоих полотенцем, и почти сразу же мы рухнули на кровать. На его? Мою? Я даже не уверена. Да и имеет ли это значение? Мой оргазм расплавил кости, но у меня по-прежнему сна было ни в одном глазу.

– Если бы ты сейчас мог быть, где угодно, где бы ты хотел находиться?

Мы лежали в тишине и без света, и ее нарушали только шум машин на окном и изредка доносящиеся из коридора голоса. Растянувшись на животе и обхватив подушку, он посмотрел на меня в темноте. Мне очень нравилось, что я знала, как он спит. Это так интимно: знать об этом, и часть меня была рада, что я была одной из тех немногих, кто знал о нем нечто, недоступное другим.

– И не отвечай «именно здесь», – пробегая пальцем по его плечу, добавила я. Его кожа гладкая и все еще теплая после душа. Я немного нажала, разминая мышцы, и он вздохнул от удовольствия. – Где-нибудь еще.

Висевшая высоко в небе луна полоской света выхватила из темноты его тело. Я наблюдала, как он нахмурился, обдумывая мой вопрос.

Сама не знаю, зачем я об этом спросила. Возможно, потому, что после нашего душа я ощущала себя уязвимой, и из-за этих сомнений я затосковала по дому. Может, потому, что между нами рухнула стена, когда я видела сегодня, как он отдался музыке и движущейся вокруг нас толпе. Или же это просто моя попытка проникнуть внутрь его безумно сложной головы. Точно не знаю.

– Хм-м-м, говоришь, где-нибудь еще?

Лежа рядом с ним, я кивнула. Обнаженной кожей я чувствовала прохладу простыней, но от его тела шло тепло.

– Почему я не могу ответить «именно здесь»? – слегка щелкнув меня по носу, спросил он.

Я пожала плечами, и он передвинул ногу, зацепил мою и придвинул меня чуть ближе. Это маленькое движение заставило меня улыбнуться.

– Когда мы были детьми, у отца был друг, который работал в Ellan Road, это футбольный стадион в Западном Йоркшире. Максу тогда было достаточно лет, чтобы водить машину, и он иногда брал меня с собой – раздражающего младшего братца. Чтобы погонять мяч и надрать задницы. Лидс Юнайтед играл на Ellan Road, – с уважением добавил он, ­– футбольный клуб, за игрой которого я следил по телевизору всю свою жизнь в родительском доме. Я стоял на трибуне, кричал и поддерживал команду, после чего оказался на траве, как и те, кого я почти боготворил. Мне хотелось бы когда-нибудь вернуться туда с моим братом. Посмотреть, такой ли он большой.

– Я бы тоже была не прочь посмотреть, – уже ухмыляясь, заметила я. – Как вы с Максом подростками носились по полю. По этому сценарию вы должны быть оба без рубашек, да?

Найл пригвоздил меня взглядом, от которого я не удержалась от смешка.

– Ну а ты, где бы хотела быть, мисс Руби?

– Я скучаю по Сан-Диего.

– Тебе не нравится в Лондоне?

– Я люблю Лондон, получить возможность там жить – это как сбывшаяся мечта, но там дорого, дождливо, и я по всем соскучилась.

– По всем?

– По моим соседкам, Лоле и Лондон. И особенно по брату.

– Наверное, трудно быть вдали от них.

– Разница во времени – это отстой, – застонала я. – У нас есть четыре часа: ранним утром и поздним вечером, чтобы поболтать.

Найл кивнул, продолжая водить пальцами по моим волосам. Я начинала чувствовать, что мои глаза закрываются.

– Но ты останешься в Лондоне? – спросил он, и я задумалась, не показался ли в его интонации намек на тревогу.

– По крайней мере, пока буду в аспирантуре.

– Значит, пару лет.

Ответ вертелся у меня на языке.

– Надеюсь на это, – наконец ответила я.

– Расскажи мне про Сан-Диего. Каково там было расти?

– Ты был когда-нибудь в Калифорнии? – спросила я.

– В Лос-Анджелесе, – ответил он. – Прекрасная погода, пальмы. Все вокруг светловолосые.

– Л-А – это не Сан-Диего, – сказала я, качая головой, но чувствуя тепло в груди от одних воспоминаний о доме. – Л-А – это цемент, машины и толпы. А Сан-Диего – это зеленые пальмы, голубое небо и кругом океан. Когда я была моложе, мы с Крейном ходили к друзьям, что жили в несколько кварталов от пляжа. Загрузив всем необходимым корзины наших велосипедов, мы проводили там целые дни.

– И что вы делали? – спросил он.

– Ничего, – блаженно вздыхая, ответила я. – Мы просто весь день валялись на песке, играли в волейбол или читали, болтали или слушали музыку. Когда становилось жарко, мы прыгали в воду, катались на чьей-нибудь доске для серфинга, а когда хотелось есть, мы доставали упакованный ланч. Мама не видела нас с раннего утра и до позднего вечера.

– Звучит потрясающе. Я уже представляю себе девочку-подростка Руби, – обернув вокруг пальца прядь моих волос и потянув, сказал он. – Выгоревшие на солнце волосы и веснушки на носу. Загорелая кожа и крохотное бикини, – сообразив, как это прозвучало, он кашлянул и добавил: – В этом сценарии мы имеем в виду подростка Найла.

Укутавшись в простыню, я расхохоталась.

– Знаешь, Карлсбад – это прекрасное место. Прежде чем уехать из Штатов, я делила большую квартиру с двумя своими лучшими подругами. Из окна нашей столовой был виден океан, – сказала я, почти физически ощущая боль, что скучала по ним. – С нашими рабочими графиками мы не часто виделись, но зато когда нам это удавалось, с чашками капучино мы задерживались допоздна, зачастую встречая рассвет над пристанью. Возможно, именно поэтому уехать оказалось так легко… Мы стали настолько занятыми, что едва виделись друг с другом.

– Возможно. Или же просто ты знала, что есть что-то еще. Ждущее тебя.

Я довольно долго смотрела на него, думая, имел ли он в виду аспирантуру, работу или нечто большее.