Научиться дышать

— Он тот еще философ, — улыбнулась Ирина, — слышу его слова в твоих. Недавно рассуждал о том, что не может быть богатых без бедных и все в таком духе.

— Ваня твой прав. — Запах эвкалипта заполнил комнату своей благоуханной прохладой, когда Карина подушечками пальцев нанесла крем на шею. — Не бывает радости без боли. Войны без мира. Звук не рождается без тишины. Без белого невозможно черное. Таков баланс сил природы: кто-то страдает, значит, кто-то другой счастлив.

— Никогда не задумывалась о таких вещах.

— А мы и не задумывается, пока у нас все есть. Людей слишком много вокруг, правда? Еще о каждом несчастном думать — так и жизнь свою упустишь. К сожалению, такую философию практикует большинство людей.

Карина выбирала блеск для губ из радужной палетки, прикидывая, какой цвет пойдет ее тропической коже: ферраллитное омбре или румяный фрез?

— Карин, как мне надоели все эти умные слова. Складывается впечатление, будто я живу с философом, подруга моя философ. Все философы, и только я ни черта в этой жизни не смыслю, — сердито произнесла Вересова.

— Мы не философы, милая. Если только популисты, не более. Только тебе выбирать, как жить и как поступать. Отдай эту долю кому-нибудь другому, если он не хочет. Какая разница, кто будет приносить тебе деньги?

— Есть разница в том, как это будет выглядеть. Я стану богатой, а Ваня… Как это будет смотреться?

— Наверное, не очень. Но угодить одновременно и совести, и тщеславию невозможно. Ты душишь его свободу, о которой мы уже говорили. Твой мужчина не хочет брать эти деньги, словно бы засунутые ему в карманы как взятка за жизнь с тобой. Смирись с этим. Пойди на компромисс.

— Ваня тоже талдычит об этом компромиссе вечно. Но я не хочу жить в нищете! — взорвалась Ирина и встала с дивана.

Сидеть дальше было невыносимо. У нее все тело затекло, а кровь не поступала к конечностям, пульсируя в мозгу и пытаясь сгенерировать какую-нибудь стоящую идею.

— Тебя никто не заставляет в ней жить. Пройдись по улицам, по рынку и посмотри, какие формы принимает нищета. Ты бесишься с жиру. Перестала намазывать французский багет черной икрой, вместо него теперь у тебя на столе черный хлеб и паштет. Для некоторых и это божий подарок.

Они не могли понять друг друга. Северному и южному континентам никогда не узнать средних температур оппонента. Карина мерила жизнь градусами чувств, только они имели в ней значение. Ирина ко всему прикладывала денежную линейку, считая, что только условные единицы стоят того, чтобы их брать в расчет. Жизнь дана на всех одна, но каждый отмерит сам для себя.

— Ладно, оставим вопрос с деньгами. Я еще попытаюсь вразумить Ваню.

Карина покачала головой так, что большие кольца золотых серег качнулись в такт с украшением на волосах, издавая легкое послезвучие хрусталя. Ничего не понимает, сколько ей ни говори. Нельзя человека научить быть человеком. Человек — животное, которое понимает только силу и боль. Значит, придется оставить эту малышку на растерзание жизни. Уж та-то сможет ее всему научить.

— Я хотела еще кое в чем признаться, — тихо сказала Ирина; весь пыл из нее будто выдули, оставив тлеть лишь догорающие угли.

— Ну, и что еще страшного случилось?

Не надеясь на действительно стоящие откровения (очередная жалоба на деньги, точнее их отсутствие), Карина наполнила бокал ромом, желая взбодрить и без того горячую кровь перед предстоящей вечеринкой.

— Я целовалась с Сережей.

Ее признание, как метко выпущенная стрела, попало точно в цель. Бокал подруги, подрагивая от нанесенного оскорбления, лежал на ковре. Запах свежести и бамбука, пиратов и моря расстелился плотным облаком над местом катастрофы.

— И мне понравилось, — на одном дыхании выпалила девушка и закрыла глаза руками.

— Ты говоришь правду? — ошарашенно задала вопрос Карина, даже не думая ликвидировать последствия откровений Вересовой. Переступив через разбитый бокал, она приблизилась к ней до расстояния указательного пальца. — Ты битый час клюешь мой мозг тем, какой Волков плохой, а у самой на сердце измена?!

Негодование Карины обрушилось на Ирину штормом, стометровыми волнами цунами. Оно подхватило ее в вихрь торнадо и размололо на сотни мельчайших частиц.

— Нет, подруга, прошу меня уволить из этого кино. Я не стану пособницей изменницы, уж прости. Не буду участвовать в этих сексуальных эскападах!

— Да не было никакой измены! Всего лишь один поцелуй.

— Dio mio! (Боже мой!), — в сердцах воскликнула Карина. — Как же это не измена? Если любишь, то даже предательская мысль делает тебя ренегатом. Pensati! (Только подумать!)

В ее голове это не укладывалось, совсем никак и ни под каким углом. Не выходило собрать паззл, как она ни пыталась! Если любишь, разве глаза могут смотреть на других людей? Когда страстно желаешь, неужели могут мысли быть обращены в другую сторону? Любовь не оставляет места сомнениям и дурным поползновениям щупалец измены. Измена убивает любовь, потрошит ее нутро, размазывает солдатским сапогом ее достоинство по грязному, липкому асфальту. Измене оправдания нет.

— Ты слишком драматизируешь, Карин, — пискнула Ирина, сбитая с толку такой острой реакцией.

— Это ты слишком занижаешь ценность любви, Ира. Твой Сережа не больше, чем жалкая фаршмачная морда! Да гордость вообще не должна была тебе позволить подойти к этому предателю. Incredibile! (Невероятно!), — фыркнула она.

Вересова понимала масштабы трагедии, глубину своего падения на самое дно презрения подруги. Ведь она переходит на итальянский, когда в ней уже не помещаются чувства и становится все труднее вспоминать слова на русском.

— Ты просто обязана все рассказать Ивану, — топнула ножкой Карина. — Он должен решить, достойна ли ты прощения.

— Еще чего. Не буду я ему ничего рассказывать. Это был случайный поцелуй, а ты уже навоображала, будто я замуж тайно вышла.

Ирина скрывала свое унижение за беспечными словами, как за огромной стеной. Но ни бетон, ни кирпич не могли выдержать сокрушительный тайфун негодования подруги.

— Чего тебе в нем не хватает? Он ведь красавец! И глаза у него такие голубые, точно египетские, как у бога солнца Ра или плодородия Осириса. А ты Монту!

— Кто я?

— Монту! Бог войны.

Ирина вздохнула, понимая, что все бесполезно. Карина не простит ее, хотя это ее прощение вообще никому не требовалось. Однако ей в любом случае стало стыдно перед подругой. А самое главное — перед собой.

***

До Нового Года оставались считанные дни, и Москва тяжело дышала, точно спринтер после забега. Машины без устали носились по улицам, наполняя легкие города выхлопными газами. Люди закупали еду и подарки, украшения и наряды. Во всех ежедневниках и на планерках ставились либо пропуски на тридцать первое число, либо делалась запись о предстоящем корпоративе.

— Давай эту! Смотри, какая большая, — весело рассматривала елки Ирина. — И настоящая!

— Давай, только она займет большую часть комнаты. Готова поделиться жилплощадью с елкой?

Девушка радостно кивнула, и они оформили покупку. Осталось только получить ее дома и установить. Рука Волкова крепко сжимала руку Иры в варежках, пока они проталкивались на рынке.

Теперь она видела в этой жизни все. И самую ее верхушку, облаченную в золото и бриллианты, восседающую всегда только в партере и видящую жизнь в ее лучших нарядах и украшениях. И самый ее низ, робко выглядывающий со своих местечек в галерке, желающий хотя бы вдохнуть этот изысканный аромат достатка и изобилия.

— Спасибо за елку. У нас будет самый лучший Новый Год, — сказала она, прижимаясь к мужчине в хлынувшем на них потоке людей.

— Одним «спасибо» не отделаешься, — ответил Иван и остановился. — Елка, как минимум, обязывает тебя поцеловать меня в щечку.

Смеясь, она поцеловала его в холодную щеку, оживляя под кожей ток крови. Волков улыбнулся ей, получая кроткое удовольствие от касаний ее бархатных губ. Она еще не сделала свой выбор, он знал это, читал в ее глазах.