Не горюй!

Если эта следующая встреча состоится.

18

Пока я изображала из себя мать-алкоголичку (и дочь-алкоголичку, и сестру-алкоголичку, если быть совсем точной), время стояло. Теперь же, когда я начала жить снова, оно потекло быстро и, не успела я оглянуться, понеслось вскачь.

День летел за днем, как в тех фильмах, где режиссер хочет изобразить быстротечность времени и показывает календарь, с которого ветер срывает листок за листком. Листки летят прочь сначала в сопровождении желтых листьев (уже осень), а потом и снежинок (вот и зима пришла).

Не успела я оглянуться, как прошли выходные.

Хотя для такой бездельницы, как я, нет большой разницы между выходными и буднями. Каждый день — выходной.

Но наступило утро понедельника.

Джеймс уже вернулся с Карибского моря. Или с Канарских островов. Или с маленького частного острова на берегу Рая. В общем, оттуда, куда он уезжал, подлец и предатель.

Мне предстояло позвонить ему. Но я чувствовала себя на удивление спокойно: раз надо, так надо.

Разумеется, я могла спокойно думать о Джеймсе, потому что очень беспокоилась по поводу Адама.

Но в понедельник, кроме звонка Джеймсу, меня ждало еще одно испытание. Прошло шесть недель после родов, и мне надо было показаться врачу. Посещение это было своего рода подтверждением, что роды прошли благополучно. Нечто вроде вечеринки после удачно завершенного фильма. Вот только на таких вечеринках актерам, операторам и другим членам команды не надо залезать на кресло, задирать ноги и позволять незнакомым людям копаться в ваших интимных местах.

Разве что у них возникнет такое желание.

Кейт тоже следовало показать в детской клинике — вот мы и отправились вместе.

Я гордилась собой. Мне не только ежедневно удавалось подниматься с постели и вести себя как нормальный человек, что само по себе было чудом. Жизнь и все с ней связанное стало снова доставлять мне удовольствие. Кейт уже пару раз возили в клинику, так что она привыкла. Но я была не готова к какофонии оглушительного рева, которая встретила нас на пороге. Казалось, там собрались несколько тысяч орущих младенцев, которых тщетно пытались успокоить расстроенные мамаши.

Честно говоря, некоторые мамы ревели громче своих чад.

— Если бы она только перестала плакать! — говорила одна из мам со слезами в голосе. — Хотя бы на пять минут…

«Господи!» — подумала я в ужасе. И внезапно поняла, как мне, в сущности, повезло.

Кейт не только была на редкость спокойным ребенком, но у меня еще были мама с папой, да, наверное, и Анна с Хелен, которые могли помочь мне с ребенком.

Когда я вела себя как антихрист, Кейт в клинику возили мама и папа.

Бог мой, передать не могу, как мне теперь было стыдно!

Как могла я так небрежно относиться к своему замечательному ребенку?! Меня утешало только одно: ни один мужчина не сможет расстроить меня так, как Джеймс.

Кейт прошла свою проверку первой.

Сестра оказалась рыжей красоткой из Галуэй.

Почему медсестры всегда хорошенькие и сексуальные?

Уверена, что существует старая легенда, которая объясняет это непонятное явление.

Давным-давно жило племя женщин, каждая из которых была невероятно красива. Мужчины умирали от страсти к ним, и все остальные женщины чувствовали себя униженными. Рушились счастливые семьи, когда женатые мужики влюблялись в этих красоток.

Женщины из других, некрасивых племен кончали жизнь самоубийством, потому что не могли соперничать с этими сиренами.

Надо было что-то делать.

Вот господь и распорядился, чтобы все хорошенькие женщины стали медицинскими сестрами и носили ужасные туфли на шнуровке и отвратительные халаты, в которых зад выглядел огромным. Таким образом их привлекательность сильно уменьшилась.

И по сей день симпатичные женщины должны идти в медсестры, чтобы их красота скрывалась под ужасной спецодеждой.

Хотя как моя история согласуется с супермоделями и их потрясающими туалетами, я объяснить не могу.

Ладно, проехали.

Сестра плотно закрыла за нами дверь, но рев в приемной все равно был слышен, прерываемый время от времени жалобным вскриком:

— Хоть на пять минут, о большем я и не мечтаю!

— Вас этот гвалт с ума не сводит? — с любопытством спросила я сестру.

— Нет, что вы, — сказала она. — Я уже давно ничего и не слышу.

Она начала осматривать Кейт.

Моя умная дочка даже не плакала.

Я ею очень гордилась.

Мне хотелось открыть дверь в приемную и сказать всем орушим детям:

— Смотрите, вот как надо себя вести!

Я смотрела, как сестра проверяет основные реакции Кейт.

Все было в норме.

— Она хорошо поправляется, — сказала сестра.

— Спасибо, — просияла я.

— Идеально здоровый ребенок, — улыбнулась медсестра.

— Спасибо, — еще раз поблагодарила я.

Я открыла дверь, и меня едва не опрокинула новая волна визга и рева. Мы с трудом пробились сквозь толпу красномордых и вопящих детей. Насколько я смогла понять, часть из них пришла делать прививки и вносила свою лепту в общий крик и гам. Когда я со вздохом облегчения закрыла за собой дверь, последнее, что я услышала, было жалобное стенание:

— Хоть три минуты! Я согласна на три…

Нам пришлось подождать моей очереди к врачу.

Я пролистала журнал «Уоменз Оун», датированный примерно началом столетия (кринолины этой осенью явно не в моде). Кейт немного поспала. Такая славная девочка!

Наконец вызвали меня, и я вошла в кабинет.

Доктор Китинг оказался милым старичком — серый костюм, седые волосы, приятные манеры.

— Привет! Ага, значит, это Клэр и ее дочка Кэтрин, — сказал он, прочитав историю болезни, лежащую на столе. — Идите сюда и садитесь.

Через несколько секунд он поднял глаза и, не обнаружив меня на стуле напротив, с беспокойством оглядел кабинет, удивляясь, куда это я подевалась.

Я поставила корзинку с Кейт на пол и оказалась в гинекологическом кресле со снятыми трусиками с такой скоростью, что у него, очевидно, закружилась голова.

Старые привычки живучи. В следующий раз, когда мне придется идти к врачу — неважно, по какому поводу: из-за боли в ухе или сломанной кисти, — мне с трудом придется сдерживать себя, чтобы не снять трусы и не начать оглядываться в поисках знакомого кресла.

Доктор произвел все необходимые манипуляции с помощью моей старой подруги — смазанной вазелином перчагки.

Извините за отвратительные подробности.

Честно, я вам очень сочувствую.

А ведь было время, когда я чуть не падала в обморок при одной мысли, что мне надо сдать мазок на анализ. Теперь же, после беременности и родов, я спокойно перенесу операцию по удалению матки под местным наркозом, причем буду жизнерадостно обсуждать с хирургом последнюю передачу по телевизору.

Но я забыла, что не у всех такой богатый опыт, как у меня.

— У вас все прекрасно зажило, — возвестил доктор с таким видом, будто это небывалое достижение.

— Спасибо, — ответила я, улыбаясь ему между своих задранных ног.

— Да, никаких осложнений, — продолжил он. — Кровотечения больше нет?

(Извините, я скоро закончу.)

— Да, кончилось неделю назад, — сообщила я.

— И швы прекрасно зарубцевались, — сказал он, продолжая что-то щупать и дергать.

— Спасибо, — снова улыбнулась я.

— Все, можете слезать, — сказал он, и я мгновенно соскочила с кресла.

— Все остальное в порядке? — спросил он, когда я оделась.

— Прекрасно, — ответила я. — Замечательно! — И внезапно выпалила: — А когда я снова смогу заниматься сексом?

(Зачем я об этом спросила?)

— Ну, шесть недель прошли, так что когда пожелаете, — расщедрился он. — Можете начать хоть сейчас.

Он откинул голову и громко захохотал, потом неожиданно смолк. Наверное, ему привиделось заседание медицинского совета и предложение его уволить.

— Гм, — откашлялся он, успокаиваясь. — В любое время.

— Будет больно? — с беспокойством спросила я.