Прошло и это

они решали одну и ту же математическую задачу. Они занимались чистой наукой.

– За науку он стал академиком разных стран, кроме нашей, а за стрелялки – советским полковником, – это высказалась Анна.

– И все мы жили в одном районе, – сказала Мирра.

– Это перст, – вдруг громко ответила Анна. – Видимо, ты должна была увидеть это чудовище – свою мать.

Фрида повисла на ее руке, но слово было сказано.

В этот день и оказалась Мирра на кладбище. Как же громко там ухали барабаны и бряцали тарелки! Не обращая внимания ни на кого, она подошла к гробу. Маленькое, сморщенное, какое-то жалко виноватое лицо с запавшим ртом. «Про протез забыли, – автоматически подумала она. – У нее, что, так никого больше и не было?»

Она наклонилась и поцеловала Надюрку в лоб. «Я прощаю тебя, – сказала она одними губами. – Я снимаю с тебя грех. И ты меня прости, что никогда не была мне нужна».

Мирра нарушила строгий порядок похорон. Как теперь говорят, на нее рассчитано не было. Ванятка занервничал и кинулся даже к Коляше, но пока подпрыгивал к уху начальника, не счел нужным склонить головку навстречу низкому человеку («Да пошел ты на хрен, – думал Коляша, – закопаем мадам и забудь, как меня звали»), Мирра уже успела уйти. Она шла по аллее и вздрогнула, когда кто-то тронул ее за руку. На нее смотрели веселые глаза Катьки.

– Не думала, что вы придете, – щебетала она.

– Она тебе кто? – перебила ее Мирра.

– Бабка. Двоюродная. Я у вас шпионкой от нее работала, – Катька зашлась от смеха.

– Значит, я тебе двоюродная тетка, – засмеялась Мирра. – А мои сыновья тебе братья. А сын Додика – Сенечка – тебе племянник.

– Не врубаюсь, – растерянно сказала Катька.

– Тебе и не надо. Просто знай, мы с тобой как бы родственницы.

– Я все равно разберусь. Вы не скажете, Фрида не скажет, а Вера продастся за эскимо. Теперь, когда нету Эмса, мир ей безразличен.

– А что тебе, собственно, хочется знать, если и Эмс, и бабка твоя уже умерли?

– Правду, – как-то грубо сказала Катька. – Почему все у вас не по-людски? Моя мать навещала ее больную, хотя, по правде, не любила ее. А вас там ни разу не было. Почему она посылала меня вас искать, когда вы жили всего ничего, несколько домов пройти? Потому что мы русские, а вы евреи?

– Не смей так говорить. Ты не знаешь, что значит такая мысль, поселившаяся в голове. С папой всю тяжелую жизнь была рядом русская Вера. А наша Нюра? Кто? Муж Сонечки – армянин, а отец русский. В нашей семье это свято. И Надежду, или какая там у нее партийная кличка, Надюрку, мы не любили не за это… Но я не хочу об этом говорить, не буду. Я ее простила и попросила прощения у нее. Все. Шпионские штучки кончились. Мы привыкли к тебе. Папе ты нравилась.

Они прислоняются к грязной ограде и смотрят друг на друга. Желто-сливовые в длинных ресницах глаза еврейки Мирры и золотистые, как мед, в пшеничных ресницах глаза Катьки.

– И вообще, давай эти расспросы прекратим. Ты мешаешь мне думать о папе. Ты знаешь, он был гений.

– А Надюрка ему кто?

–