Лизонька и все остальные

будто все временное и водянистое ушло, а осталось только то, что навсегда, и это вечное было строгим, чеканным, как лик на древних досках, и от этой проявившейся сущности Женьки старик вдруг понял, что один раз в жизни был дан выбор судьбы для Колюни и он им не воспользовался, его, отца, испугался. Вот о чем подумал старик. Но разве ж можно о таком думать? Разве можно переигрывать то, что определено Сверху? Но затрещало что-то в стариковых мозгах и стало изгаляться перед ним возможное, но не свершенное. Во-первых, живой Колюня, который ни в какую бы Москву не поехал, потому что он ему Женьку не запретил, а остался бы тут. И сам был бы, и женщина осталась на двух ногах. Мозги старика совсем раздухарились и уже пошли показывать совсем не реалистическое кино. Он, старик, оказывается, спасает не только Колюню, но и Дуську от Уханева. Еще когда только появился у них Уханев, любитель жирных сливок, люди однозначно о нем говорили: зверь. И извинялись перед зверем за сравнение. Так вот был случай. Единственный.

Старик ночью встретился с Уханевым. Он тогда ковырялся со своими разлюбезными уликами, а Уханев чего-то вокруг рыскал. Они тогда ночью – ни одного человека вокруг – разговорились. Так, ни про что. Мол, лето. Мол, малина в этом году сладкая как никогда. Стоял Уханев на фоне такого радостного звездного неба, что старик тогда странно подумал: если Уханева ударить, чуть-чуть, не сильно, то как раз за ним яма вырыта, достаточно глубокая, для новой уборной, старую пора было ликвидировать. И внутренняя земля кучей лежала, сухая, легкая, хорошая земля. Зарыл бы он Уханева на дне сортира, и с концами. Сверху бы «скворечник» поставил, потом, глядишь, лет через двадцать, в наше уже время, могло на этом месте вырасти полезное дерево. А главное, был бы Дуська, и мать его, гадалка, и сестры, которые детей могли родить, и Колюня бы никуда не уехал, и Ниночка после войны не уехала бы тоже, жили бы большой, большой семьей, и разве посыпались бы у Нюры зубы? Да она была бы такая же справная, как его знакомая лярва, которой судьба, видать, дорожку подстилала. А может, не судьба? Может, в жизни лярвы был человек, который в нужный момент сделал решительный поступок, который он сделать не смог? Ведь если разобраться, так с чего мы муки такие терпим? С нерешительности и трусости! В огромном Кремле тоже не оказалось ни одного человека – ни одного! – который бы поднял ружье и хорошо прицелился. Неужели все такие, как он, распиздяи, прости меня Господи! Так, может, так нам и надо?

Странные приходят мысли в голову, когда сидишь на табуретке для ведер воды перед безногим человеком.

– Нету Коли в живых, – сказал старик Женьке. – Нету! А я вот живой, и все думаю: как он умер, как? Они говорят, гуманно, но я боюсь, не сапогами ли забили?

Первый раз в жизни высказал он свой вечный страх безногой женщине, что сидела и ждала, чтоб ее кто-нибудь убил.

– Не думай про это, – сказала она. – Он это не чувствовал. Я по себе знаю. Когда на меня налетел этот дурной паровоз,