Суть дела

— Свечи! — восклицает Диана. — На столе должны быть свечи.

Ник бросает на меня раздраженный взгляд, который на секунду нас связывает. Словно мы в одной команде, словно есть шутка, известная только нам двоим.

— Я принесу, — предлагает он.

— Нет, я принесу, — говорю я, уверенная, что он понятия не имеет, где мы держим подобные вещи. Кроме того, я знаю, как относится Конни к тому, что ее мужчины встают из-за стола во время еды, по любой причине.

Я возвращаюсь на кухню и, встав на скамеечку, достаю из высокого шкафа два оловянных подсвечника, в которых так и торчат с последнего Дня святого Валентина две едва начатых свечи. Затем выдвигаю ящик рядом с плитой, где мы обычно храним спички. И не нахожу их там, что вполне естественно для нашего неорганизованного дома. Закрыв глаза, я пытаюсь представить, где в последний раз видела картонную книжечку спичек, одну из тех вещей, вроде английских булавок и зажимов для бумаги, которые находишь разбросанными повсюду, кроме тех моментов, когда они нужны, и вспоминаю: как-то вечером на прошлой неделе зажигала свечу в нашей спальне. Я бегу наверх, выдвигаю ящик моего ночного столика и обнаруживаю спички именно там, где их оставила. Запыхавшись из-за приступа небывалой физической активности, случившегося впервые за много дней, я присаживаюсь на край кровати и провожу пальцами по крышке спичечной книжечки, читая розовую, четкую надпись: «Аманда и Стив: любовь правит».

Стив был одним из лучших друзей Ника во время учебы в медицинской школе. Сейчас он работает дерматологом в Лос-Анджелесе. Аманда же — модель, он познакомился с ней у себя в кабинете, куда она пришла для лазерного удаления волос. Слова «Любовь правит» стали темой их свадьбы на Гавайях, трехдневной феерии, в которой приняли участие и мы с Ником, я тогда уже несколько месяцев была беременна Фрэнком. Эта ключевая фраза красовалась везде — на памятных открытках, на приглашениях и веб-сайте, а также на холщовых пляжных сумках, бутылках с водой и пляжных полотенцах, раздаваемых всем гостям по прибытии па курорт. А едва пара принесла обеты, как самолет протащил над пляжем еще и вымпел с этим громким заявлением. Помню, Ник смотрел в небо, прикрыв глаза рукой, и с насмешливым цинизмом шептал:

— Эй. Любовь правит, приятель.

Я улыбнулась ему в ответ, чувствуя себе немножко глупо из-за того, что на мгновение впечатлилась этим спектаклем, который Ник явно высмеивал, и одновременно испытала гордость за нашу свадьбу, полную противоположность этой. Ник считался со мной в наших планах, но настоял на сдержанном мероприятии. И я подчинилась этому его требованию отчасти из-за неловкости в связи с отменой первой своей свадьбы и пустыми тратами тех наших гостей, а отчасти потому, что поняла, поверила — свадьба должна быть посвящена чувству между двумя людьми, а не превращаться в представление для массы народа. В результате у нас состоялась скромная церемония в Публичной библиотеке Нью-Йорка, за которой последовал элегантный ужин в итальянском ресторане в Грамерси, где присутствовали только наши семьи и ближайшие друзья. Это был волшебный, романтический вечер, и хотя иногда я думаю, что платье у меня могло быть и понарядней, жалею, что мы с Ником не танцевали в наш свадебный вечер, но нисколько не раскаиваюсь по поводу того, как мы все устроили.

«Любовь правит», — думаю я, медленно вставая и собираясь с силами для обратного пути вниз и напоминая себе, за что должна поблагодарить[20].

Затем, уже, можно сказать, на пороге, я замечаю на комоде Ника его блэкберри, и меня охватывает искушение совершить то, от чего я всегда воздерживалась.

Я говорю себе, что я смешна, и не хочу быть шпионящей женой-параноиком, для этого у меня нет причин. Потом тоненький голосок у меня в голове шепчет: «Нет причин, кроме его отчужденности, сверхурочной работы, охлаждения в наших интимных отношениях». Я качаю головой, отметая сомнения. Ник не идеален, но не лжец, не изменник.

И все равно я иду к его телефону, до странности поглощенная желанием дотронуться до него. Я беру его в руку, нахожу иконку почты и вижу новое сообщение, код 781, бостонский номер сотового телефона. Это, несомненно, коллега, убеждаю я себя. Коллега-мужчина. Рабочая ситуация, которая не может подождать до завтра, — во всяком случае, по мнению одержимого коллеги-хирурга.

Я открываю текст сообщения со смешанным чувством вины и страха и читаю:

«Тоже думаю о тебе. Жаль, что твой звонок пропущен. Буду дома около 7, если захочешь позвонить еще раз. А до того времени счастливого Дня благодарения...

P.S. Конечно, он не испытывает к тебе ненависти. Как кто-то может тебя ненавидеть?»

Я таращусь на слова, пытаясь определить, от кого бы это могло быть, кто не испытывает ненависти к Нику, уверяю себя, что этому есть логическое, положительное объяснение, даже словам: «Тоже думаю о тебе». И тем не менее голова у меня идет кругом, сердце колотится при мысли о неприятных возможностях, самых неблагополучных сценариях. Я еще дважды перечитываю текст, слыша женский голос, видя смутные очертания ее лица, юную копию Дианы. Закрыв глаза, я подавляю панику, грозящую задушить меня, и приказываю себе остановить это безумие. Потом помечаю сообщение как непрочитанное, кладу телефон на комод Ника и возвращаюсь за стол со свечами и спичками.

— А вот и мы! — провозглашаю я, радостно улыбаясь, и ставлю свечи по обе стороны от главного блюда осени. Зажигаю их по одной, изо всех сил стараясь унять дрожь в руках. А потом сижу и ем в буквальном смысле молча, только напоминаю детям об их манерах да иногда подбрасываю топлива в огонь болтовни Дианы и Конни.

И все это время я мысленно прокручиваю этот текст, украдкой поглядывая на Ника и спрашивая себя, смогла бы я когда-нибудь его возненавидеть.

ВЭЛЕРИ:

глава двадцать четвертая

Они с Чарли проводят День благодарения у Джейсона, в компании с его другом Хэнком и Роузмэри. Хотя день проходит тихо и спокойно, все равно чувствуется, что это испытание и некая веха, так как Хэнк — первый человек, с которым Чарли общается помимо родных и больничного персонала. Хэнк справляется со своей задачей прекрасно, вызывая у Вэлери симпатию всякий раз, когда смотрит Чарли прямо в глаза и без сюсюканья расспрашивает о маске, операциях, физиотерапии и о чувствах в связи с предстоящим возвращением в школу.

Вэлери тем временем прилагает все усилия, чтобы не оставаться наедине с братом, игнорирует его долгие пристальные взгляды и многозначительные замечания, пока, ближе к вечеру, Джейсон не настигает наконец сестру на кухне. Все остальные в это время увлечены второй порцией тыквенного пирога.

— Ну, давай поговорим, — начинает он, украдкой поглядывая на дверь, охраняя частную жизнь Вэлери даже от их матери. Особенно от их матери.

— Это не то, что ты думаешь, — говорит Вэлери, все еще не успокоившаяся после сообщения, прочитанного в ванной комнате как раз перед обедом.

Сообщение оказалось от Ника — третье за день, — в котором он спрашивал, не испытывает ли Джейсон ненависти к нему, и говорил, что думает о ней. Она написала, что тоже думала о нем, хотя здесь уместнее была бы фраза «одержима им». Он снился Вэлери всю ночь и ни на минуту не покидал ее мыслей днем.

— Значит, с доком у тебя ничего такого? — вполголоса бросает пробный шар Джейсон.

— Нет, — отвечает Вэлери, хотя при мысли о Нике у нее подгибаются колени.

— Стало быть, он всегда ездит на вызовы по домам? Поздно вечером? Без предупреждения? Надушившись одеколоном? — выпаливает Джейсон свои вопросы.

— Никаким одеколоном он не пользовался, — чуть быстрее, чем следовало бы, отвечает Вэлери, а затем пытается отвлечь внимание от столь интимных подробностей, заметив, что никогда не доверяла парням, которые пользовались одеколоном. — Лайон душился одеколоном, — заканчивает она.

— Ага! — замечает Джейсон, словно только этого свидетельства ему и недоставало. А зачем ей сравнивать какого-то мужчину с Лайоном — пока что любовью всей ее жизни? Что, в общем-то, ни о чем не говорит. Но тем не менее.