Суть дела

На этой неделе она дала мне длинный список ингредиентов для всевозможных гарниров, которые будет готовить, но белого перца среди них не было.

— Думаю, есть. — Я указываю на буфет. — Должен стоять на второй полке.

— Слава Богу, — говорит Диана, — черный перец никак не подходит.

Выдавливая понимающую улыбку, я думаю, что Диана — сноб в буквальном смысле этого слова, ощущающий свое превосходство почти на всех фронтах. Она выросла в богатой и привилегированной семье (затем вышла замуж и развелась с человеком еще более богатым), и хотя изо всех сил скрывает это, я вижу, что она свысока взирает на массы американцев, имеющих средний достаток, а еще больше на нуворишей, или парвеню, как она называет их шепотом. Ее не назовешь красивой в классическом понимании, но она поражает своей внешностью с первого взгляда: высокая эффектная блондинка, которая выглядит на целых десять лет моложе своих пятидесяти восьми вследствие неустанного ухода за собой, маниакального пристрастия к теннису и нескольким подтяжкам, открыто и с гордостью обсуждаемым. Обладает она и естественной грацией, приобретенной благодаря закрытым учебным заведениям, многолетним занятиям балетом и матери, которая заставляла ее ходить по дому, удерживая на голове тома энциклопедии.

Короче говоря, в ней есть то, чего боится любая первая жена, — рафинированность и искушенность без малейшей примеси пустоголовости; и как таковую я изо всех сил презираю ее от имени своей матери. Однако Диана не облегчает мне задачу, так как любезна со мной и заботлива, потому, возможно, что у нее никогда не было своих детей. Она не жалеет сил на общение с Руби и Фрэнком, засыпая их подарками и искренне играя с ними в разные игры на полу, чего никогда не делают их бабушки. Дексу, который проводит День благодарения с моей матерью в Нью-Йорке, старания Дианы кажутся подозрительными: он уверен, что ее доброта во многом продиктована желанием покрасоваться перед нашим отцом и превзойти нашу мать, — но мы с Рэйчел согласны, ее мотивация не важна — мы ценим результат.

И сверх того, с Дианой мой отец спокоен и счастлив. Даже когда она жалуется — а она частенько это делает, — он, похоже, рад устранить причину ее жалобы; можно сказать, вдохновляется бросаемым ему вызовом. Помню, Эйприл как-то спросила, не чувствовала ли я между нами конкуренции, не подорвала ли она каким-то образом мой статус «папиной девочки». Пока Эйприл не задала этого вопроса, мне как-то и в голову не приходило, что у нас с отцом подобные отношения. Он был хорошим родителем, уделял первостепенное внимание нашему образованию, устраивал нам великолепные каникулы в Европе, учил нас запускать воздушного змея, вязать морские узлы и водить автомобиль с механической коробкой передач, но никогда не проявлял особой нежности или, как говорят, не чаял в нас души подобно Нику в Руби. И мне кажется, это объясняется моими отношениями с матерью, тем, насколько я была привязана к ней, даже ребенком. Отец словно бы чувствовал мое неодобрение и привязанность к женщине, которую он предавал, даже до того как я поняла, что у него на уме. Поэтому в двух словах: яркое появление Дианы на семейном фронте мало изменило наши с отцом отношения.

Сейчас я наблюдаю, как она лезет в одну из своих сделанных на заказ сумок от Гояра и извлекает оттуда вишнево-красные, украшенные драгоценными камнями очки в форме кошачьих глаз, очки, которые может носить только женщина типа Дианы. Она надевает их и внимательно смотрит в свою кулинарную книгу, которую тоже достала из сумки. При этом Диана напевает себе под нос неопределимый мотив, всем своим видом говоря: «Ну разве я не очаровательна?» Вид этот усугубляется, когда в кухню заглядывает мой отец и подмигивает ей.

— Дэвид, дорогуша, подойди сюда, — зовет Диана.

Он повинуется, обнимает ее сзади, а она оборачивается и целует его в щеку, прежде чем целиком переключиться на суп из тыквы с серым орехом, который она готовит.

А Конни тем временем занимается индейкой, поливая ее жиром с ловкостью сельского жителя. В полную противоположность ультраженственному костюму Дианы с юбкой и блестящими, на высоких каблуках туфлями из крокодиловой кожи, Конни одета в брюки с эластичной резинкой вместо пояса, свитер цвета осенней листвы, украшенный брошкой с символом праздника, и туфли на шнурках — они то ли ортопедические, то ли Конни пытается выиграть конкурс на самую уродливую обувь. Я вижу, что она не одобряет поваренную книгу Дианы, так как относится к лагерю, чей девиз «Никаких излишеств и рецептов», особенно в День благодарения. В этом смысле — как и во всех остальных — она до предела традиционна: зависимая жена, считающая, что Ник, ее единственный ребенок, ходит по воде. Она и в самом деле называет его ребенком чуда, поскольку он появился на свет после того, как ей поставили диагноз «бесплодие». Учитывая это, а также то, что Ник оправдал и превзошел все надежды родителей на высокое положение, еще одним чудом являются наши с ней хорошие отношения. Но по большей части она делает вид, что одобряет меня, хотя я знаю, ее убивают: мое безразличное отношение к вопросам веры, особенно в деле воспитания детей; мое полуеврейское происхождение (мой отец еврей, и это, но ее мнению, делает ее внуков на четверть евреями); моя привычка подавать к спагетти магазинный соус. И главное — я хоть и люблю Ника, но в основном считаю, что звезд с неба он не хватает. Искренне довольна мной они была, похоже, всего однажды — когда я сообщила ей о своем уходе с работы; какая ирония, если сопоставить со взглядами моей матери на данный предмет.

Руку у меня сводит от чистки картофеля. Я перехожу к наполнению водой большой кастрюли, слушая два параллельных рассказа — один о соседке Конни, которая сражается с раком яичников, другой — о недавнем путешествии-девичнике Дианы по спа-курортам; тематическая связь между обоими повествованиями едва улавливается. Это единственная общая черта у Дианы и Конни — обе они любят поговорить и непрерывно болтают о людях, которых я никогда не знала, называя их по именам, словно я хорошо с ними знакома. Раздражающая особенность, но так им проще общаться, поскольку это не требует почти никаких усилий, кроме редкого уточняющего вопроса.

Следующие два часа проходят в том же духе, причем уровень шума нарастает, когда в кухню прорываются дети с игрушками, больше всего действующие на нервы, и в конце концов я пью одну за другой несколько «Кровавых Мэри». Кстати, это еще одна общая черта у Дианы и Конни: обе любят выпить. Поэтому к четырем часам, когда все мы садимся за стол, по крайней мере трое из нас навеселе; возможно, четверо, если считать отца Ника, Брюса, который выпил несколько порций «Кэптена Моргана» с кока-колой, но недостаточно разговорчив, чтобы проявить какие-либо признаки опьянения. Напротив, он сидит с угрюмым видом и, получив локтем в бок от Конни, крестится и скороговоркой произносит свою обычную молитву: «Благослови нас, Господи, и сии дары Твои, которые мы получаем от щедрот Твоих через Господа нашего Христа. Аминь».

Мы все бормочем «аминь», пока родители Ника снова крестятся, а Руби им подражает, но делает гораздо больше прикосновений к себе, изображая, к моему изумлению, скорее звезду Давида, а не крест.

— Итак! — восклицает мой папа, чувствующий себя неловко как по части религии, так и по отношению к родителям Ника. — Выглядит очень вкусно!

Свою фразу он обращает к Диане, которая сияет улыбкой и кладет себе до комизма крохотную порцию картофельного пюре, затем, и это всем заметно, отказывается от подливки, передавая ее отцу Ника.

Разговор после этого заходит в тупик, за исключением невнятных восторгов по поводу вида и запаха блюд и дискуссии Фрэнка и Руби о том, что в их тарелках им не нравится.

Затем, минуты через две после начала обеда, Диана встревоженно смотрит на меня и говорит:

— Ой, Тесса! Знаешь, что мы забыли?

Я окидываю взглядом стол, но не вижу никаких недочетов, довольная, что не забыла достать из теплового шкафа булочки, — обычное мое упущение.