Арифметика подлости

У Кебы не поворачивался язык рассказать им правду. Они не переживут, если узнают, что вытворяли Оленька и Леха на лестничной площадке. Кондрашка обоим обеспечена. Даже если допустить, что перенесут эту новость более-менее стойко — начнут его жалеть. А этого уже Генка не переживет.

Пришлось сказать им полуправду: не Ольга ему изменила — он ей. С ее же подругой. Это им проще было понять. Пусть так и думают. Ему плевать. Ему бы только узнать, почему Маринка так поступила. Ему б ее хоть одним глазком увидеть. Как она без него? Как она, подлая?

Маринка осталась одна.

Подругами из-за Ольги не обзавелась — та категорически не желала уступать кому-то свое место.

Конакова позвонила в то же утро, едва Марина вернулась после встречи с Кебой. Винила ее в своих бедах, категорически отказываясь верить, что та не раскрыла ее секрет никому.

— Зачем ты ему все сказала?! Как ты могла? Это ты, ты виновата, предательница!

Он все знает? Сердце дрогнуло от радости, и сразу навалилась горечь: он не простит. Не от Маринки ведь узнал. Значит, не простит…

Сначала была жива надежда: придет. Хотя бы для того, чтобы обвинить Маринку во всех смертных грехах. И тогда она объяснит ему, почему молчала. Он поймет. Он обязательно поверит ей.

Но он не шел. Время летело, а Гены все не было. Прошли уже все мыслимые сроки. Прошел срок принятия решения, когда еще можно было избавиться от беременности. Марина не собиралась рожать: это только в романах глупые бабы об аборте слышать не желают, запросто ставя крест на собственной судьбе.

Марина не такая дура. Зачем портить жизнь? Кеба — не герой ее романа. Вернее, герой. Но романа чужого. Как ее угораздило влюбиться в чужого жениха? Она ведь не так глупа. Значит, это не любовь, всего лишь влюбленность. Значит, временно. Значит, у нее еще все впереди. А рожать нужно только от любимого, но не от того, кто уже завтра станет чужим.

Однако позвонила Ольга, и все изменилось. Гена знает правду. Он уже не чужой жених. А аборт — слишком радикальное решение. Он придет, он непременно придет. И тогда беременность станет желанной.

Гена не пришел. А аборт делать уже поздно…

Слез не было. Истерик тоже. Было одиночество и тишина.

А еще было желание позвонить ему, напомнить о себе. Ну что же вы, Геннадий Алексеич?

Не будет она звонить. Она с самого начала знала, что у них нет общего будущего. А все эти надежды — всего лишь побочный эффект беременности. Повышенная эмоциональность, мечтательность, слезливость — последствия гормонального взрыва в организме. Это пройдет, нужно только чуть-чуть подождать. А когда пройдет — она будет уже не одна. Некогда будет думать о Кебе — нужно будет растить ребеночка.

Она не будет звонить.

Она ни разу не позвонила. В институт тоже не приходила. От Ольги не было покою, а та, которую хотелось видеть, игнорировала Кебу. А жаль. Ее бы он простил. Ольгу — нет, а Маринке даже извиняться не пришлось бы. Ей нужно было лишь набрать его номер. Но ей было наплевать на его прощение. Наплевать на него самого. А может, гордость не позволяла.

Заходить к Лехе домой не хотелось. Вернее, с Лидой встречаться, улыбаться дежурно, будто ничего не произошло. Не сейчас. Не в таком состоянии.

Остановившись под окном друга, Кеба разливисто свистнул. Так они вызывали друг друга в детстве.

— Чего в дом не заходишь? — изящный Бубнов тяжело уселся на их именную скамейку. — Лидка обидится.

Объяснять было лень. Кеба промолчал.

— Я так понимаю, самому разобраться не удалось? Ну давай, рассказывай. Вместе обмозгуем.

— Без соплей скользко, — огрызнулся Генка. Обида на друга хоть и ослабла, но еще не забылась. — Сам все знаю.

— Чего ж приперся?

В самом деле — чего приперся? Говорить лень, в дом заходить не хочется. Ничего не хочется. Разве что водки. Много-много водки.

— Лех, давай напьемся, что ль? Жизнь дерьмо. Если и есть в ней что-то стоящее — это водка.

— Водка, говоришь? Хорошее дело. Боюсь только, тебя с горя развезет, ты Лидке все и выложишь. Пить-то не с радости собрался, я не ошибаюсь? Давай, выкладывай, что за беда.

— Беда, Леха. Ох, беда! Беда с этими бабами. Одна глазками лупает, прямо агнец божий. Другая шлюху из себя корчит. Потом ангелочек шлюхой оказывается, а шлюха — практически девственницей. Кому верить, Лех?

Бубнов вытянул длинные ноги, усмехнулся:

— Ну вот, а говоришь 'Скользко'. Не верь никому. Ни шлюхам, ни ангелам. Девственницам, кстати, тоже не верь. Себе. Сердцу своему.

Не сдержав презрения, Генка сплюнул. Сердцу! Слова-то какие!

— Чья бы корова мычала. Много тебе сердце наговорило, когда бабу мою в подъезде трахал?!

— Эт ты прав. Потому что я тогда к другому органу прислушивался. А он такого насоветует! Вообще проехали. Хватит уже о 'подарках'. Я так понимаю, не она тебя сейчас гложет.

— Да уж не она. Она, правда, тоже гложет: достала уже. Звонит без конца: женись, говорит, я тебя до смерти затрахаю. Ох, дурак! Где глаза были? Чем смотрел?!!

— Тем же чем и я. Ладно. Хватит, говорю, о 'подарках'. Так что там с той, другой?

Кеба помолчал. Разве ж так, в двух словах, расскажешь?

— Запутался совсем. Понимаешь, Лех, я думал, она шлюха. Надо было видеть, как она себя вела, — задумался на мгновение, поправил сам себя: — Нет, слышать. Надо было ее слышать. Я большего цинизма в жизни не слышал. Думал — та еще штучка. Оказалась практически девственница. Но не в этом дело. Она ведь все знала про вас с Ольгой. Знала, что Ольга — тот еще подарок! И молчала. Хотела, чтоб я на Ольге женился.

— А ты?

— А что я?!

Снова помолчал. Но чувства рвали душу. Не за тем пришел, чтоб молча сидеть. Нужно было выплеснуть из себя боль. Глядишь — и легче станет. Забудет Маринку, как Ольгу забыл.

— Никогда ей этого не прощу!

Бубнов посмотрел на него оценивающе:

— Даже так? У-уу… Да ты, я смотрю…

— Да, влюбился! Уверен был, что шлюха — и все равно влюбился. А когда узнал, что до меня у нее только один был… Вроде понятно все стало: я люблю ее, она любит меня. Ольгу на хрен, женюсь на Маринке. Тем более она беременная…

— О как!

Отмахнувшись от него, Кеба продолжил:

— А оказалось, она все про Ольгу знала. И про тебя, между прочим. И молчала. Она предала меня, понимаешь?

Теперь паузу взял Леха. А у Кебы будто слова закончились: так много хотел рассказать другу, а не получалось.

— Ген, я так понимаю, что там все в тугой узел сплелось. Но подробностей ты не рассказываешь. Она знала, что Ольга — далеко не ангел. Так?

Кеба кивнул.

— И она беременна. Так?

— Так.

— И несмотря на беременность, ничего не сказала? Тогда я ничего не понимаю.

— Вот и я не понимаю.

— А может, ты ей до одного места? На хрен не нужен?

Этого Гена и боялся. Это и не давало покоя. Иначе… Что иначе — и сам не знал. Но был уверен — иначе все было бы по-другому.

— Может, и не нужен, — вынужденно согласился он. — А может, она так хотела меня наказать. Типа: не любишь меня — вот и женись на своей Оленьке, посмотрим, кому хуже будет. Но в том-то и дело, что люблю! Только понял поздно. Но ведь я сам решение принял! Сам отказался на Ольге жениться. Еще до того, как про фордыбобель ваш узнал.

— А она-то знает, что ты ее любишь, и что понял это до того, как все узнал?

— Откуда? Я ж с ней больше не виделся. Выяснил, что хотел, и сразу к Ольге. А потом…

Бубнов перебил:

— Про 'потом' понятно. Но когда расставался с ней — дал знать, зачем к Ольге идешь?

Генка мотнул головой. Уж сколько раз корил себя: если б хоть намекнул тогда Маринке, что решил на ней жениться — она бы наверняка пришла. Или хотя бы позвонила. А так… Наверняка думает, что она ему не нужна. А он не уверен, нужен ли ей. Замкнутый круг.

Помолчали. Потом Леха задал вопрос, который Гена задавал себе с утра до вечера: