Майне либе Лизхен

Вечер наступил как-то слишком быстро, он был решителен и напорист, а день – робок и уступчив. Ба, переделав немногочисленные домашние дела, опять уселась в свое любимое кресло на капитанском мостике, то бишь у окна, и наблюдала за тем, как наступают сумерки, зажигаются огни в доме напротив и фонари перед домом, спешат по делам люди. Но все же второе важное событие сегодняшнего дня, начавшегося с загадочного ухода Германа Ивановича и Галины, она пропустила. А все потому, что витрины расположенного напротив магазина ее совершенно не интересовали, их оформление она давно изучила наизусть. Но если бы ей все же взбрело в голову рассмотреть их повнимательнее, то она, вполне возможно, увидела бы за ярко освещенным окном отдела бытовой химии своего драгоценного внука. А может, и не увидела бы: далековато, да и зрение уже не то, что в молодости, к тому же Левушка, протиснувшийся в узкую щель между стеклом и стеллажом со стиральными порошками, забился в самый угол и стоял неподвижно, как манекен, чтобы его не обнаружила толстая вредная продавщица.

Порошки обещали отстирать все на свете, отмыть добела всех черных кобелей и вывести на чистую воду пятна самого невиданного происхождения, вроде свекольного сока пополам с чернилами, хотя данная смесь водится только в телерекламе. В качестве бонуса гарантировался запах альпийских лугов – очевидно, потому, что в этих самых Альпах мало кто бывал и, стало быть, мало кто мог проверить, не надули ли его производители с обещанным запахом. Уже с час Левушка маялся между стеклом и полками, изнывал от скуки, читая надписи на коробках. Теперь он вполне мог бы работать промоутером – или как там зовут тех бездельников, которые пугают зазевавшихся покупателей оглушительными криками, призывая их на халяву нюхать, откусывать и намазывать всякую дрянь.

Из своего угла Левушка тоже не видел Ба, но по тому, что во всех окнах их квартиры было темно и лишь в глубине большой комнаты теплился свет от настольной лампы, понял: Ба сидит у окна. Она говорила, что ей никогда не надоедает наблюдать за происходящим на улице, потому что там, за окном, настоящая жизнь, в отличие от той, которую показывают по телевизору. Телевизор надоедал ей немедленно после того, как с ней вежливо прощался ведущий новостей. Левушка вздохнул от переполняющей его нежности: он так любил свою Ба – неунывающую, никогда ни на что не жалующуюся, готовую, не раздумывая, броситься на помощь любому, кто в помощи нуждался. Но сейчас помощь нужна была ей самой. И именно поэтому любящий внук вот уже целый час… нет, уже час пятнадцать мается за витриной со стиральными порошками.

Отдел бытовой химии был выбран Левушкой не случайно – именно отсюда лучше всего был виден тротуар перед полукруглым фасадом их дома, и как раз этим путем должна пройти Женя, которая сказала, что консультация закончится в пять часов. В половине шестого Левушка был уже на посту, и ждал, и боялся пропустить, но Жени все не было. И выйти он тоже не мог – на улице ждать холодно, и ветер пробирает до костей, а он непременно должен дождаться Женю и поговорить с ней. Ба их разговора слышать не должна, а дома от Жени ни на шаг не отходит Герман Иванович, при такой обстановке не то что серьезно поговорить – словом не перемолвиться. А если он встретит Женю на улице, они просто пойдут в кофейню, там тихо, и всегда есть свободные столики. Но встреча, решил он, должна быть непременно случайной.

Когда прошлой ночью, сидя у постели Ба, он решительно говорил себе, что знает, как должен поступить, он врал сам себе или, как теперь говорят, занимался нейролингвистическим программированием. Он совершенно точно знал, что сделает для Ба все что угодно… но что именно – не имел ни малейшего представления. Как-то так получилось, что до сих пор Левушке не приходилось сталкиваться с серьезными жизненными трудностями. Он вырос под опекой очень энергичной мамы, которая решала все проблемы членов их семьи, включая Левушку, быстро и решительно, не тратя времени на обсуждения. Наверное, поэтому в десять лет Левушка перестал ей рассказывать о том, что происходит в его жизни.

Он даже помнил тот день, когда принял это важное решение. Мальчишки из расположенной неподалеку школы номер 94, самой что ни на есть обыкновенной, где учились дети, как тогда говорили, «по микрорайону», вечно затевали драки с маменькиными сынками из 13-й английской спецшколы. Левушке не давали проходу особенно, отчего-то выделяя его из всех прочих. Не били, нет – за что его бить-то, глупого очкастого третьеклашку – но дразнили, бросались снежками, а однажды отобрали портфель. Он прибежал домой, захлебываясь слезами, а была суббота, и мама была дома, и он рассказал все как есть, всхлипывая и подвывая от обиды. Мама молча взяла его за руку и отвела к директору 94-й. Прибыв на место, мама предъявила зареванного беспортфельного сына сразу насторожившейся директрисе и в красках расписала, какие проблемы ждут директрису лично, вверенную ей школу вообще и тех хулиганов, что обидели ее сына, в частности. Очевидно, мама нашла подходящие аргументы, потому что директриса вдруг рассыпалась в неискренних извинениях и в подтверждение своей лояльности записала маме телефоны родителей обидчиков.

Вечером мама долго говорила по телефону, и голос у нее был неприятный – Левушка подслушивал, но слов не разобрал. От двери его прогнал отец, который вошел в комнату, и там началась ссора, потому что он сказал маме, что «парень должен решать свои проблемы самостоятельно» и что «это его дело».

–  Тебе вообще нет ни до чего дела! – закричала мама, и Левушка убежал к Ба, как делал всегда, когда родители ссорились, а ссорились они почти все время, если были дома.

В понедельник, когда Левушка вышел из школы, его уже ждали. Трое тех парней – они были гораздо старше, класса из шестого – бросили ему под ноги его грязный портфель, обозвали стукачом и еще какими-то обидными словами, значение которых Левушка по малолетству и в связи с интеллигентным воспитанием не вполне понял. Больше его не трогали. Если встречали на улице – цедили презрительные слова и уходили, как от прокаженного. Лучше бы ударили, едва сдерживая злые слезы, думал Левушка – порванную в честной драке куртку или синяк под глазом он предпочел бы этому презрению, но ему не оставили выбора. Проблему с хулиганами из 94-й мама решила раз и навсегда, а сын раз и навсегда решил, что стукачом он больше никогда не будет и что он вполне в состоянии бороться с жизненными трудностями самостоятельно. Но… как-то так вышло, что больше жизнь не предлагала ему для решения никаких сложных вопросов, кроме разве что поступления в мединститут, где конкурс был одиннадцать человек на место. Но он поступил, потому что в 13-й английской дети из хороших семей не только никогда не дрались, но и после ее окончания легко поступали куда хотели. А все прочие вопросы решались сами, не вырастая до размера проблем. Впрочем, в последнее время Левушка начал подозревать, что все эти годы их решала Ба, не требуя Левушкиного участия.

По ту сторону стеллажа вредная продавщица стала энергично препираться с покупательницей по поводу похода на склад, и Левушкины мысли, повернув, потекли в другом направлении. Нет-нет, он не собирался просить помощи у Жени, потому что не по-мужски перекладывать ответственность на девушку. И к тому же не ляпнешь ведь просто так малознакомому человеку, пусть и очень тебе симпатичному, – помоги мне! Он просто хотел с Женей посоветоваться. Одна голова – хорошо, а две – лучше, всегда приговаривала Ба, тайком от мамы набрасывая ему план сочинений по литературе, которую Левушка никак не мог взять в толк. Математика, химия, физика – да, но вот смысл пятого сна Веры Павловны ускользал от него начисто, как и уверенность в том, что смысл этот вообще следует искать. Достоевский ввергал его в ступор, Толстой пугал масштабами. Пушкина он, конечно, уважал, как и всякий культурный человек, – но издалека, не вдаваясь в подробности.

Впрочем, если уж быть совсем откровенным, и совета от Жени он тоже не ждал. Он мужчина, он умнее, он старше ее на целый год, а значит, опытнее. Он хотел изложить Жене суть проблемы, проговорить варианты… которых у него пока не было, но которые, он надеялся, как раз и появятся в процессе обсуждения. А больше всего, даже сам себе в этом не сознаваясь, Левушка хотел, чтобы Женя сидела напротив него… нет, лучше рядом, слушала бы, смотрела ему в глаза, кивала, заправляя за ухо тяжелую блестящую прядь волос, которая тут же выскальзывала бы обратно, и Женя, рассердясь наконец, одним движением скрутила бы волосы в толстый жгут. Или перебросила бы их на одну сторону, и они перетекли бы блестящим густым потоком – на это Левушка мог бы любоваться до бесконечности. В общем, она кивала бы, соглашаясь, удивлялась бы его рассудительности, решительности, житейской мудрости и прочим несомненным достоинствам… И потом сказала бы: «А можно я тебе буду помогать?»