Отвращение

а недельку-две, такое же, как все. Пьют, сплетничают, сживают кого-то со свету. Мелкие страсти. Ей слегка приятно, что ее страсть крупнее, забористей, уже не студенческого ума дело.

В кухне, наливая кипяток в чашку, слышит разговор.

– Ты дура, да? Да любую хвалебку на себя можно купить задешево. Платишь наличку – и пишут, что ты великий актер там или певец. А другой закажет, что ты говно. Просто надо знать, кому дать.

Откуда она это может узнать? Есть у нее одна фамилия из газеты. Учился с нею два курса, а потом перешел на заочный, подался в писатели, не вышло. Свил гнездо пониже – в журналистике.

Нашла. Он ее не узнал.

– Да ты что, Коля, можно подумать, что прошло сто лет. Не пугай меня, Бога ради!

– А! – сказал Коля. – Вот заговорила – и узнал. У тебя очень противный голос.

Хотелось дать ему в рожу, но он улыбался нагло и по-своему дружелюбно.

– Хотела дать в рожу? Не стоит. Просто говори тоном ниже. Знаешь, в бизнесе жизни все имеет значение, голос там, жестикуляция. Москва, она барыня, она любит ласкающие голоса, чтоб по подлежащему, по подлежащему… Слушай битого и обученного.

Если б можно было сказать всю правду. Но нет, как ее скажешь. Полправды, четвертушку… Пересечение научных интересов, ей надо уязвить одну авторшу, которая списала у нее «кое-какие слова». Вот так, все наоборот, но складненько.

– Вообще-то на ученые книжки мы обычно рецензии не даем. Это же скучно.

– Будет весело! – говорит Дита тоном ниже. – Я напишу сама.

Он смотрит на нее заинтересованно.

– Небось, уже и написала?

– А вот и нет! – еще ниже звучит ее голос. – Но сделаю в момент, если в момент поставишь.

Коля молчит, а потом смеется.

– Ты обучаемая природа, голос поправила. Но знай: подлянки стоят дороже.

Она смеется в ответ. «По прейскуранту, сэр!» – И они идут пить в кофейню напротив редакции.

Дита чувствовала, как шипела в ней от напора неизрасходованная внутренняя сила, как она требовала выхода, чтоб потом…

Чтоб потом… Что потом? Квартира с картинки, широкие квадраты пола, эти новомодные окна из стеклопакетов. Низкое лежбище любви, телевизор на кронштейне, высокие сапоги в прихожей на будто бы стеклянном каблучке и бесконечно звонящий мобильник.

«Эдита Николаевна! Не сделаете ли нам…» Она ведь не просто пальцем сделанная аспирантка, она кандидат наук, черт вас дери. Жизнь! Ты у меня получишься, ты у меня сложишься. Иначе получишь в рыло.
* * *

В этот день у нее вынули трубки, и Рахиль смогла повернуться на левый бок. Обычно она не спала на левом боку, но когда две недели прикован к правосторонней позиции, можешь словить кайф и от такой малости, как левый бок. Она задремала спокойно, можно сказать, счастливо. Берта-Боженка взяла на себя все хлопоты с защитой, приглашение в Мюнхен оставалось в силе, хотя и несколько откладывалось. Прилетел муж и сидел у нее полдня, такой опущенный и потерянный, что ради его спасения ей просто необходимо было вставать на ноги.

Проснулась она от легкого шелеста, так тихо