Отвращение

ее везти? Ты знаешь, где поблизости есть психушка? И разве ты взяла документы?» И Дита села в машину и развернула ее назад. Она немного заблудилась в степи, вернулась, казалось, на старое место, набрела на пастушье стадо, – то или не то? – и ей даже захотелось сбить рыженькую козу, что растопыренно теряла гроздочки виноградно-черных какашек. Но рассвирепел пастух. Так вжарил по луже, что пришлось отмывать машину исподним.

Была в ней слабость, была – те слезы, что заставили ее кружить по степи. Ну и что? Умный пастух ударил бичом, она испытала ужас своей смерти, а это, скажу я вам, похлеще, чем ужас чужой. Умирать за что-то или кого-то – чушь собачья. Тем более что неподвижные фиолетовые глаза были на самом деле, и они отражали небо, а не ее, склоненную дочь. Небо – ведь другое пространство. И матери оттуда тоже было наплевать на нее.

Прохоров принял возвращенный «жигуль» не глядя, и Дита сама ему предложила еще раз опробовать сиденья. И они прилично дрыгались, ногой Дита сбила приборную доску, не оставив никаких показателей. Прохоров, честно говоря, просто спятил от напора соученицы, даже боялся кончить раньше времени, но взял себя в руки-ноги, довел девушку до экстаза, после чего она еще немного повалялась на согнутых рваных подушках, дав разглядеть себя Прохорову. «Встреть такую, глаз не задержится, – думал мужик. – Дураки мы, ищем глазом, а надо другим». На этом и задремал.

Ах, как это было неосторожно со стороны Прохорова! Дита сжимала в руке сначала две, потом одну пятисотку и размышляла, достаточно ли вознаграждения сверх всего случившегося, если прибавить просьбу, чтоб Прохоров смолчал про то, что давал ей машину с целью отвезти мать? Но всякий нормальный человек задаст себе вопрос: а какая такая тут тайна, если дочь отвезла мать к родственникам? Так что, может, лучше вообще не касаться этой темы. Брала – вернула, ну и что? Но был пастух, который так хлестнул своим кнутом, что ей казалось – треснет пополам машина и она вместе с ней. Оставила она плохой след. С одной стороны, давно никто никого не ищет, наша милиция давно не по этому делу, но всегда есть опасность, что среди всей этой вористой братии найдется один ретивый. Ей ведь и одного хватит.

Дита смотрела в раскрытый рот Прохорова, который при определенных обстоятельствах скажет как на духу, как она пришла и просила машину, а потом вернула, а что и где она делала, он не знает. Уезжала не по шоссейке, по грунтовке, что ведет в степь. Шея у Прохорова была грязная, но под грязью белая и нежная. При такой черной морде такая белость, можно сказать, почти феномен природы. И билась на шее жилка. Диту давно интересовала сонная артерия: такое очень уж открытое для смерти место. В распахнутом ее же ногой бардачке лежал нож.

Казалось, это очень просто – полоснуть сонного Прохорова по сонной артерии. Она мысленно водила кончиком ножа, щекотала уснувшего Прохорова по голубой жилке, в которой было столько доставившей ей радость жизни. «Не много ли, девушка, для одного дня?» – спросила