Любовница президента, или Дама с Красной площади

Единственная проблема — получить право задать вопрос. Пресс-конференция длится час, но Президент отвечает лишь на несколько вопросов. Ты у него спросишь про какой-нибудь пустяк, а он тебе начинает с Большого Взрыва и сотворения Вселенной, чтобы потом не спеша добраться до наших дней. Он до ужаса многословен. По счастью, у меня есть некоторое преимущество перед другими. Его помощник по печати, который распределяет вопросы на пресс-конференциях, хорошо знает нашу газету. Однажды мы его пригласили в Италию на какой-то конгресс или конференцию. Сразу же по возвращении в Москву он пригласил меня на обед в ресторан. Я всегда посылал ему поздравления по случаю главных советских праздников, а на Рождество, главный праздник для нас, итальянцев, и других западных стран, я осмелился отправить ему «панеттоне» [4] и ящик итальянского вина, и этот дар, надо сказать, был принят с большим удовольствием. Так что когда мы с ним случайно сталкиваемся в Верховном Совете или на церемониях в Кремле, он всегда со мной сердечно здоровается. Известно ли ему о моей истории с Наташей? Известно ли ему вообще о ее существовании? Если он что-то знает, то наверняка не даст мне слова.

Я сижу в центре зала, во втором ряду. Я записал в блокноте по-русски свой вопрос. «Господин Президент, — скажу я, — несколько месяцев тому назад я познакомился с одной женщиной. Сейчас эта женщина исчезла. Вы знаете, о ком я говорю. Думаю, ее похитили, а, может быть, даже убили. Не можете ли вы сообщить мне что-нибудь по этому поводу?» Хочу посмотреть, как он выкрутится. Хочу посмотреть, какое у него будет при этом лицо.

Пресс-конференция открывается вступительным словом Президента. И длится оно почти двадцать минут. Однако впервые он вовсе не многословен.

«Уважаемые дамы и господа, представители печати, друзья, товарищи! Политическая борьба за дальнейшее развитие демократии, носившая в последние месяцы столь острый характер, позволила нам сегодня предпринять ряд решающих важных шагов в этом направлении», — начинает Президент. Напыщенным тоном торжественных церемоний он объявляет о целой серии сенсационных решений. Новая команда экономических советников разрабатывает план превращения социалистической экономики в экономику рыночную. На ближайшем Пленуме Центрального Комитета Партии будет представлен проект радикального преобразования КПСС — она превратится в современную «социал-демократическую» партию, а также сменит свое официальное название: она не будет больше называться «коммунистической». Москва и Вашингтон решили устроить новую встречу в верхах — «саммит» будет посвящен вопросу сокращения вооружений. И Президент получил от семи самых богатых в мире капиталистических стран приглашение впервые участвовать в их ежегодной встрече.

Двадцать минут даже, пожалуй, мало, чтобы объявить о стольких новостях. Как я ни сосредоточил все внимание на вопросе, который намерен задать, все же лихорадочно делаю заметки и в то время, как пишу, пытаюсь осознать, что означает все услышанное. Понимаю, что нечто очень важное, но то ли у меня недостаточно быстро вертятся в голове шарики, то ли не хватает аналитических способностей, чтобы обобщить, резюмировать его заявления, составить себе четкое единое представление. Эту задачу берет на себя югославский корреспондент, задающий вопрос, который завтра все присутствующие здесь журналисты используют в своих статьях в качестве подзаголовка или «зачина»:

— Президент, — спрашивает он, — это означает, что поворот вправо окончен?

Вопрос задан по-русски, и Президент прекрасно его понял. Однако не торопится отвечать. Не скрывая своего удовлетворения, озирается вокруг. И начинает издалека.

— Помните, — спрашивает он, — какой у меня был лозунг в начале перестройки? Я говорил: попытайтесь понять нас. Мы хотим быть понятыми. И все же не всегда было легко достигнуть этого — быть понятыми на Западе, политиками и журналистами. Чтобы они поняли наши трудности, мотивы нашей стратегии. Поняли, что иногда шаг назад необходим и более полезен, чем шаг вперед, для того, чтобы, усилившись, потом продолжать путь всем вместе. Я никогда не сомневался в том, что перестройка может пойти и пойдет вперед. Но необходимо запастись терпением. Необходимо, чтобы сама жизнь учила нас, как и когда делать очередной шаг. Конечно, иногда понять нас сложно. Есть многое, чего вы не знаете и о чем я предпочитаю вам не рассказывать. Но я все равно убежден, что внимательный наблюдатель может понять, почему происходит замедление, остановка или быстрое продвижение наших реформ. Повторю. Вы должны нас понять. Это все, о чем я вас прошу.

Как обычно, он ответил на вопрос не прямо, а намеками, посылая сигналы, нуждающиеся в истолковании. Он не сказал: да, поворот вправо закончен, ибо я никогда не допускал, чтобы произошел поворот вправо. Но дает понять, что такой поворот действительно произошел, что теперь с ним покончено, но он может вновь не раз повторяться; однако это не помешает Советскому Союзу идти по пути реформ, который остается главным магистральным путем, пока в один прекрасный день не будет достигнута конечная цель. Хотя, сказать по правде, конечная цель продолжает все больше и больше отдаляться, словно мираж.

Теперь и я поднял руку. Но как-то не слишком уверенно. Я не вскакиваю, не машу рукой, чтобы привлечь внимание помощника Президента по печати. Дело в том, что в душе я не ощущаю достаточной решительности. Спрашиваю себя, не следует ли как-то изменить мой вопрос в связи с только что сказанным Президентом. Может быть, надо было бы грубо и резко бросить ему в лицо: «Поворот вправо кончился благодаря исчезновению Наташи? Не так ли? Вы избавились от шантажа? Вы велели ее убить? Или где-то прячете?»

Президент продолжает отвечать на вопросы моих коллег: Когда вы говорили в последний раз с Белым Домом? Есть ли у вас новые предложения по сокращению ядерного оружия? Ожидаете ли вы получения помощи в миллиарды долларов от семи ведущих стран Запада?

Но я уже не слушаю, меня отвлекает другое. Как сказал Президент, отвечая на первый вопрос: «Вы должны нас понять». Или же: «Ты должен понять меня»?

Прежде всего ты, итальянский журналист, должен понять меня…

В моих записях в блокноте все смешалось в одну кучу: вопросы журналистов, ответы Президента, мучащие меня сомнения, его голос, звучащий в моих ушах так, словно он обращается ко мне, ко мне одному… Я еще продолжаю писать, склонившись над блокнотом, когда в зале наступает тишина. Всякий раз, когда Президент заканчивал очередной ответ, я машинально тянул вверх левую руку. При этом я не поднимал головы от блокнота, не отрывался от своих записей, от своих сомнений. Но левая рука, как у робота, поднималась и опускалась в нужный момент. И вот теперь, подняв глаза, вижу направленный на меня указательный палец помощника Президента по печати. «Последний вопрос. Последний вопрос можете задать вы», — говорит он. Кто-то мне шепчет: «Ну, давай же, спрашивай, ты что — заснул?» Я встаю. Беру в руки микрофон.

— Господин Президент…

Листаю блокнот, пытаясь найти страничку с приготовленным мною вопросом. Роняю его на пол, блокнот скользит и исчезает под креслом впереди меня. Пытаюсь вспомнить, что я хотел сказать.

— Ну, наконец-то и один из журналистов очутился в моем положении, когда я оказываюсь не готовым отвечать на ваши коварные вопросы, — шутит Президент.

Общий смех в зале. Коллеги начинают бросать на меня любопытные взгляды. Беру себя в руки. Я должен превозмочь себя. Должен суметь это сделать. Должен спросить его…

— Господин Президент, — вновь начинаю я, отчаянно пытаясь найти для своего вопроса подходящую формулировку, способную спасти Наташу. — Так вот о чем мне хотелось бы спросить вас, господин Президент, — о любви. Что для вас представляет собой любовь?

Глава Советского Союза пристально глядит мне прямо в глаза. В зале все затаили дыхание. Лицо его принимает серьезное выражение, несколько секунд он молчит. Потом губы его приоткрываются в улыбке.