P.S. Я все еще люблю тебя (ЛП)

Как только я снова пишу, голова Питера просовывается в дверь, и он забирается внутрь. Я собираюсь обнять его, но сразу за ним появляется Женевьева. Все мое тело застывает.

Я перевожу взгляд с него на нее. Она проплывает мимо меня и заключает Джона в объятья.

– Джонни! – визжит она, и он смеется. Я чувствую острый укол зависти в животе. Неужели каждый парень должен быть ею очарован?

В то время, как она обнимает Джона, Питер смотрит на меня умоляющим взглядом. Он произносит одними губами: «Не злись», и складывает руки в мольбе. Я отвечаю одними губами: «Какого черта», и он морщится. Я никогда прямо не говорила, что не приглашаю ее, но я думала, что это и так понятно. А затем я думаю: «Минуточку». Они пришли сюда вместе. Он был с ней и ни слова не сказал мне об этом, а затем привез ее сюда, сюда, в мой дом. То есть, в домик на дереве моих соседей. Эту девушку, которая обидела меня, причинила боль нам обоим.

Затем Питер с Джоном обнимаются, дают пять, и похлопывают друг друга по спине, словно старые армейские товарищи, давно потерянные братья по оружию.

– Это было офигеть как давно, приятель, – говорит Питер.

Женевьева уже расстегивает молнию на своей дутой белой куртке «пилотке» и устраивается поудобнее. Какой бы мимолетный шанс выпнуть их с Питером из соседского домика на дереве у меня ни был – он упущен.

– Привет, Крисси, – говорит она, улыбаясь, и усаживается на пол. – Милые волосы.

Крис злобно на нее смотрит.

– А что ты вообще здесь делаешь? – Обожаю, что она сказала это, – я обожаю ее.

– Мы с Питером тусовались и он рассказал мне о том, чем вы, ребят, сегодня занимаетесь. – Снимая куртку, Женевьева обращается ко мне, – Полагаю, мое приглашение затерялось на почте.

Я не отвечаю, ведь что я могу сказать на глазах у всех? Я просто прижимаю колени к груди. Теперь, когда я сижу рядом с ней, я понимаю, насколько мал стал этот домик на дереве. Здесь едва хватает места для всех рук и ног, и парни сейчас стали такими большими. Раньше мы были более или менее одинакового размера, мальчики и девочки.

– Боже, это место всегда было таким крошечным? – спрашивает Женевьева ни у кого конкретно. – Или это просто мы стали очень большими? – смеется она. – Кроме тебя, Лара Джин. Ты по-прежнему малюсенькая, с ноготок. – Она произносит это сладко. Словно сгущенное молоко. Мило и снисходительно. Супер густо слащаво.

Я подыгрываю и улыбаюсь. Не позволю ей себя разозлить.

Джон закатывает глаза.

– Все та же прежняя Джен. – Он говорит это холодно, словно с раздражением, но она улыбается ему своей милой улыбкой со сморщенным носиком, будто он сделал ей комплимент. Но затем он глядит на меня, сардонически подняв одну бровь, и я перестаю волноваться обо всем, вот так просто. Неким странным образом, возможно, ее присутствие здесь замкнет круг. Она может забрать из капсулы времени все, что бы там ей не принадлежало, и наша история может быть закончена.

– Трев, брось мне сэндвич-мороженое, – просит Питер, втискиваясь между Женевьевой и мной. Он протягивает свои длинные ноги в центр круга, а все остальные приспосабливаются, чтобы освободить для него место.

Я отталкиваю его ноги, чтобы поставить в центр капсулу времени.

– Все, вот она. Все ваши величайшие сокровища с седьмого класса.

Я пытаюсь с размаху открыть алюминиевый верх, но он по-настоящему застрял. Я борюсь с ним, пытаясь открыть ногтями. Бросаю взгляд на Питера, но он возится с мороженым, не обращая внимания, так что поднимается Джон и помогает мне ее открутить. От него пахнет сосновым мылом. Я добавляю это в список новых вещей, которые я о нем узнала.

– Итак, как мы это сделаем? – спрашивает у меня Питер с набитым мороженым ртом. – Мы просто все вывалим в кучу?

Я об этом уже подумала.

– Думаю, нам следует по очереди вытягивать из нее по одной вещи. Давайте растянем это, будто открываем подарки Рождественским утром.

Женевьева в предвкушении подается вперед. Не глядя, я протягиваю руку в цилиндр и вытаскиваю первое, к чему прикасаются мои пальцы. Забавно, я забыла, что положила внутрь, но мгновенно узнаю, что это; мне даже не нужно смотреть. Это браслет дружбы, который Женевьева сделала для меня, когда мы были в пятом классе, и у нас был период увлечения плетением. Розовый, белый и светло-голубой шеврон. Я тоже сплела для нее. Фиолетовый и желтый шеврон. Она, наверное, даже не помнит этого. Я поглядываю на нее, но на ее лице нет никаких эмоций. Никаких признаков узнавания.

– Что это? – спрашивает Тревор.

– Это мое, – отвечаю я. – Это… браслет, который я раньше носила.

Питер прикасается своим ботинком к моему.

– Этот кусок веревки был твоим самым ценным предметом? – дразнит он.

Джон наблюдает за мной.

– Раньше ты носила его все время, – замечает он, и как же мило, что он это помнит.

Однажды надев, он никогда не должен сниматься, и я так сильно любила его, что пожертвовала в капсулу времени. Может быть, вот где рухнула наша дружба с Джен. Проклятье браслета дружбы.

– Ты следующий, – говорю я ему.

Он опускает в капсулу руку и вытаскивает бейсбольный мяч.

– Это мое, – ликует Питер. – Это когда я сделал хоумран в Клермонт Парке. – Джон бросает ему мяч, и Питер ловит его. Внимательно рассматривая его, он добавляет, – Видите, я подписал его и поставил на нем дату!

– Я помню тот день, – произносит Женевьева, склонив голову. – Ты выбежал с поля и поцеловал меня на глазах у своей мамы. Помнишь?

– Э–э… не совсем, – бормочет Питер. Он смотрит на бейсбольный мяч, вертя его в руке, словно очарован им. Я не верю ему. Абсолютно не верю.

– Не-лов-ко, – произносит Тревор со смешком.

Мягким голосом, словно здесь больше никого нет, она спрашивает у него:

– Можно я заберу его себе?

Уши Питера краснеют. Он в панике смотрит на меня.

– Кави, тебе он нужен?

– Не-а, – отвечаю я, не поворачивая к ним голову. Хватаю пакет сырных палочек и запихиваю горсть в рот. Я настолько зла, что все, что могу, – это есть сырные палочки, иначе я просто закричу на него.

– Хорошо, тогда я оставлю его у себя, – говорит Питер, положив мяч в карман пальто. – Оуэн, возможно, захочет взять его. Прости, Джен. – Он хватает капсулу времени и начинает копаться в ней. Он поднимает вверх потрепанную бейсболку. Ориолс. Слишком громко он произносит, – Макларен, смотри, что у меня здесь.

По лицу Джона, подобно медленному восходу солнца, расплывается улыбка. Он берет ее у Питера и надевает на голову, поправляя козырек.

– Это и вправду была твоя самая ценная вещь, – говорю я. Он носил ее до поздней осени. Я попросила папу купить мне футболку с Ориолс, поскольку думала, что Джон Макларен будет впечатлен. Я надевала ее дважды, но не думаю, что он вообще заметил. Моя улыбка постепенно исчезает, когда я замечаю Женевьеву, наблюдающую за мной. Наши взгляды встречаются; в ее глазах виден некий знающий свет, который заставляет меня нервничать. Она отводит взгляд; сейчас она улыбается сама себе.

– Ориолс – отстой, – говорит Питер, прислонившись к стене. Он тянется за коробкой сэндвич-мороженого и берет один себе.

– Передай мне тоже, – просит Тревор.

– Прости, это последний, – отвечает Питер, откусывая его.

Джон ловит мой взгляд и подмигивает.

– Все тот же старый Кавински, – говорит он, и я смеюсь. Знаю, он думает о наших письмах.

Питер усмехается.

– Эй, больше никакого заикания.

Я застываю. Как Питер мог так бесцеремонно поднять эту тему? Даже тогда, в средних классах, никто из нас никогда не говорил о заикании Джона. Он был таким застенчивым из-за этого. Но сейчас Джон просто улыбается, пожимает плечами и говорит:

– Я избавился от него у логопеда Элейн еще в восьмом классе. – Как он уверен в себе!

Питер моргает, и я вижу, что он застигнут врасплох. Он не знает такого Джона Макларена. Раньше считалось, что Питер был лидером, не Джон. Он просто оставался в тени Питера. Может, Питер и остался прежним, но Джон изменился. Теперь именно Питер – тот, кто менее уверен.