Улица вечерних услад

– и она поспешно убрала руку. – Ты замечал, Костя, как быстро надоедают вещи?

– Люди не вещи, Вера.

– Ты замечал, как часто меняется погода? Даже природа. И постоянством можно назвать только смерть.

– Но ведь люди тоже меняются, Вера. И один человек может измениться тысячу раз.

Вера неожиданно рассмеялась.

– Ну, не надо грустить, Лоб. Посмотри, какой ослепительный снег, – и она кивнула за окно. – Словно праздник. Ты любишь подарки, Лоб?

– Угу, – кивнул я.

– А я – обожаю, – и она облизнулась. – Подари мне на новый год подарок, Костя. Хорошо, мой маленький мальчик? – и она не выдержала. И обхватила мою шею руками. И со всей силы прижала мою голову к своей груди. И я уже который раз с головокружительной усладой вдыхал ее запах. На сей раз запах мороза, лимонов и новогодней елки.

Вера отпустила меня. И лукаво заглянула в глаза.

– Подаришь, Лоб?

– Я подарю тебе тысячу подарков, Вера! Каждый день у тебя под елкой будет лежать новый сюрприз.

– Здорово! – и она мечтательно закатила глаза. – А я вряд ли что-нибудь тебе подарю, Костя, – тут же с присущим ей откровением добавила она. – Я совершенно не умею делать подарки. Все время хочется подарить что-нибудь самое лучшее. Самое необыкновенное. Самое… А такого не бывает. И я вообще ничего не дарю.

– Мне не нужны подарки, Вера. Только не уходи от нас, – и я впервые прикоснулся губами к ее руке. И впервые почувствовал, какие у нее холодные руки. Наверно, потому, что ее тело было подобно природе. И чувствовало каждое время года. А сегодня была зима.

… А потом события пронеслись в бешенном темпе. Так, что я даже не успел опомниться. И что-то не успел понять.

На следующий же вечер к нам прибежала тетя Шура. Раскрасневшаяся, растрепанная. И как мне показалось, сильно постаревшая. Она заперлась в кухне с отцом. И что-то убедительно ему кричала в самое ухо. Я едва услышал отрывки ее фраз о каких-то письмах. И о какой-то чудовищной морали. Потом тетя Шура выскочила за дверь. Даже не кивнув мне на прощанье. А отец появился в дверях страшно бледный. И губы его заметно дрожали. И на его щеках уже не играл румянец.

И в это же время из комнаты вышла Вера. С маленьким чемоданчиком в руках. С каким когда-то пришла к нам в дом. Она приблизилась к отцу. И что-то хотела сказать. И даже приоткрыла рот. Но почему-то раздумала. И повернулась. И медленно направилась к выходу. Я застыл на месте. И молчал. Я потом часто думал, что помешало мне закричать. Вцепиться в нее. Остановить ее. Хотя бы сказать ей что-нибудь важное на прощанье. Но я по-прежнему стоял молча. Свесив руки. И таращась смотрел на нее. Она оглянулась. И на ее остреньком личике выступила виноватая улыбка. Я только потом понял, чего стоила ей эта еле заметная улыбка. А тогда я понимал, что мне необходимо предпринять что-то в этот момент. Но я не знал – что. И ничего не мог придумать лучшего, как схватить ежа. И как-то торопливо, неловко, словно чего-то боясь, сунуть ей в руки. Она благодарно взглянула на меня своими круглыми