Ожоги (СИ)

- Сука, Женя, я все уже сказал! Я разговаривал с ней по телефону, сказал, чтобы смотрела по сторонам, а потом все! Понимаешь, все! Я с трудом сказал это ее матери, а это только начало. Еще многим, блять, нужно рассказать об этом, а я не могу. Сижу и плачу, как девчонка, потому что блять, просто…просто блять. Знаешь, на своей работе, мы много всяких случаев видим, трупов там и вообще, но именно на нее я смотреть просто не могу. Думал, получится, нервы крепкие, а не могу. Просто ком к горлу подходит, а внутри все переворачивается. Это в самом деле – потерять нечто важное. Помню, когда познакомился с ней. Только пришел тогда в отделение, ей лет пятнадцать было, а уже в обезьяннике сидела, шутки все шутила. Сама со мной диалог завела, познакомилась. Просто смотрел на нее и думал, как эта девчонка может сидеть тут? Когда ее выпустили, она сказала мне: «До встречи». Я тогда еще удивился, мол, до какой еще встречи, ребенок? А мне парни рассказали, что она у них частый гость, да и вообще они к ней хорошо относятся. Потом и я к ней привык, отпускал ее, стал считать себя старшим братом, хоть и понимал, что это глупо и она ко мне никак не относится, но потом она внезапно сказал мне: «Ты замечательный друг, спасибо за все, что делаешь для меня», и я просто…

- Димас, хочешь, я приеду?

- Буду благодарен.

***

И на следующий день, несмотря на обещание, Лиза не пришла. Никита не понимал, почему, но панику поднимать не стал. Он знал, что подруге сейчас тяжело и нянчиться с ним – она не обязана. Не пришла она и на другой день. И на этой неделе вообще. Васильев все же решил спросить у родителей, что там с Лизой, но те лишь пожимали плечами, хотя, конечно же, они все знали. На этой почве они даже подали на развод. Владислав Григорьевич считал, что нельзя скрывать от сына такое известие, ведь Лиза была ему очень близким человеком, а мать, наоборот, говорила, что за год лечения, сын и вовсе забудет о Лизе. Мол, лучше пусть считает, что она его кинула, чем знает правду. Кто прав? Может, каждый по-своему?

Шатену уже стало лучше, и в ближайшее время его готовили к переводу в психиатрию. Отец был против и этого, а мать, наоборот «за». Он даже поругался с братом, но тот сказал, что парню это необходимо. А самого Никиту, конечно же, спрашивать не нужно. Он был ужасно обижен на мать, и не желал с ней общаться, несмотря на то, что она часто навещала его.

После смерти Антоновой мало что поменялось, жизнь продолжала идти своим чередом, но близкие к ней люди, переживали это с большим трудом. Мать девушки была не в силах справиться с потерей дочери в одиночестве, и вернулась к мужу, который всячески пытался ее поддержать, несмотря на то, как, ему самому было тяжело. Марина – сестра девушки, даже глазом не повела, а матери и вовсе заявила, что останется с отчимом, т.к. не намерена выслушивать нытье родителей о погибшей сестричке. Это был еще один удар для матери, который, в скором времени, довел ее до больницы. Благо, что не до смерти. Валерий Палыч сидел у кровати жены день и ночь. Дмитрию помогал держаться Женя, который, конечно, сам с трудом держался от того, чтобы не спиться к чертям. Он знал Лизу дольше, чем Мильковский. Он знал, как она росла, как менялись ее интересы, как менялась она сама. Память, которой было так много, просто убивала людей морально. Леха тоже был в шоке, потому как успел очень хорошо сдружиться с Антоновой, и, чтобы как-то с этим справиться, уехал на время из страны. Маргарита, которая, не совсем отошла от потери матери, теперь окончательно закрылась в себе, а в школе, стала каким-то даже изгоем. Ей было плевать, что о ней говорят, как шутят и прочее. Она так долго ненавидела Лизу, а когда, наконец, смогла с ней подружиться – потеряла подругу очень быстро. Дела у отца пошли еще хуже, денег не хватало совсем. И, как бы рыжая не старалась сдержать свое обещание перед Лизой – не идти в проституцию, она не смогла…пошла все-таки.

Один лишь Матвей жил в прекрасном неведении, но, лишь какое-то время. Примерно через полгода, он столкнулся на улице с Валерием Палычем, который не смог сдержать слез, когда брюнет спросил: «А как там Лиза?». Мужчина рассказал все с огромной болью, повергнув Вяземского в шок. Он не мог в это поверить, не мог осознать, принять. Он недавно-то только узнал о том, что девушка была беременна. Думал, как-нибудь пересечься с ней, узнать, как она. Парень совсем не ожидал услышать то, что услышал. Он начал пить.

Спустя еще полгода выписали Никиту. От веселого и беззаботного парня больше ничего не осталось. Он стал еще худее, чем был. Вообще стал похож на какой-то ходячий труп. После препаратов мозг вообще тяжело работал. Под глазами были ужасные черные синяки, а сами глаза – вечно красные, уставшие и замученные. Взгляд вечно отстраненный, задумчивый. Узнать о разводе родителей было для парня сильным стрессом, и потому, сейчас он ехал к оцту, который хотел поговорить с ним о чем-то важном. Владислав Григорьевич встретил сына с болью в глазах. Он относился к Лизе, как к родной дочери, и эта потеря сильно отразилась на нем, и потому, сказать это сыну…сложно. Немного поговорив с парнем, мужчина сел за стол, тяжело вздохнув.

- Пап, ты, кажется, хотел о чем-то со мной поговорить. – напомнил Ник, присев на край дивана.

- Да, я помню. Это касается Лизы.

- Лизы? А что Лиза? Хочешь сказать, что она хорошая и верная подруга, а на то, чтобы бросить меня одного у нее были причины? – нет, Никита не ненавидел девушку, но ему было очень обидно за то, что она больше так ни разу и не пришла. Отец прикрыл глаза, сказав сыну о том, что он совершает ошибку, говоря о ней с таким небольшим презрением, но Васильев лишь фыркнул.

- Ник, мы с твоей мамой развелись не только из-за того, что я был против того, чтобы класть тебя в больницу. Настоящая причина, по которой мы разошлись…Сын, говорю сразу, прости меня. Прости, что не смог сказать тебе сразу. В тот день, когда Лиза еще была у тебя, по дороге домой ее переехала машина, насмерть… Мама не хотела говорить тебе, считала, что это только усугубит ситуацию и, пусть лучше ты будешь думать, что она бросила тебя, чем будешь знать правду. Я был не согласен, но она сказала, что, если я все тебе расскажу, она мне этого не простит, проклянет и вообще куча всего. Прости, Ник.

Никита сидел, пытаясь осознать то, о чем ему вообще говорят. На глазах выступили слезы, парень начал тяжело дышать, закрыв рот рукой. Он ненавидел сейчас сам себя. За то, что целый год думал о ней, как не о самом хорошем человеке. Как обижался за то, что она поступила с ним так. Ненавидел себя за то, что именно из-за него она оказалась в тот день в больнице, а после, пошла домой пешком.

- Ты должен был мне сказать…Должен был.

- Прости меня.

- Мне нужно побыть одному, ладно? Я…я пойду прогуляюсь.

- Куда? Ты уверен?

Шатен кивнул и, обувшись, взял куртку, покинув квартиру. Когда он вышел на улицу, то уже просто не мог сдержать слез, и попросту сел на асфальт, прижавшись спиной к стене дома. Сердце билось очень быстро, но внутри была самая настоящая пустота. Сейчас было только одно место, где он хотел находиться. Крыша, где они впервые поцеловались. Тогда Антонова еще не знала, какие чувства испытывает к ней Никита. Они просто сидели там, смотрели вниз, говоря о том, какие же все-таки маленькие люди, если смотреть на них с такой высоты. Какие они маленькие по сравнению с целой вселенной. Он тогда не сдержался и поцеловал ее, а она не сопротивлялась. Нет, это не потому, что он тоже ей нравился. Девушка просто не могла причинить боль самому близкому и родному человеку. Это была их крыша. Место, куда они приходили, если хотели просто отдохнуть от повседневных проблем и поразмышлять о том, какие же мы, люди, маленькие. Ник помнил туда дорогу очень хорошо, вполне мог дойти с закрытыми глазами. Пока поднимался по лестнице, в подъезде, вспоминал, как однажды летом они тут дурачились, разрисовывая стены баллончиками с краской, смеялись и веселились. Чувствовали себя живыми и свободными. Стены, кстати, так и остались раскрашенными. А внизу подпись «LaNFuck». Ник до сих пор не мог понять, почему именно этот вариант, но, глупо сейчас думать об этом.