Забытый плен, или Роман с тенью

Гуревич понимающе кивнул и, не отрываясь от торта, щелкнул пальцами. Рядом тут же выткался официант.

– Сто, как всегда, и... – Сладкоежка задумался, грустно разглядывая дно десертной тарелки с остатками крема, на его лице явно прочитывалась внутренняя борьба. Поколебавшись, вздохнул, бросил короткое «Все» и откинулся на спинку стула, довольный своей победой над искушением.

– А вам, Андрей Ильич? – повернулся к другому клиенту официант. – Выбрали что-нибудь? Сегодня очень вкусная телятина с трюфелями.

– Ерунда! – презрительно фыркнул Лев. – Возьми лучше утку, не пожалеешь.

– Я, пожалуй, обойдусь десертом и кофе. – Лебедев невозмутимо посмотрел на симпатичного малого, не сумевшего скрыть изумление. – Принеси-ка мне, Олег, то же самое, что заказывал Лев Борисович, да кофе покрепче.

Официант послушно кивнул и испарился. Гуревич одобрительно хмыкнул.

– Высшая мудрость – различать пользу и вред! Мозги следует подпитывать углеводами, а не слушать недоумков, которые вопят на каждом углу, что сладкое вредно. – Певец углеводов вгляделся в сидящего напротив Лебедева, потом усмехнулся и предложил:

– Давай попросту, без экивоков. Я же отлично понимаю, что твоя попытка давиться тортом означает желание мне подыграть. Что нужно?

– Кредит.

Банкир вмиг подобрался, от разнеженного довольства не осталось следа. Кот нацелился на добычу и выпустил коготки.

– Сколько?

Лебедев назвал сумму.

– Активы?

– Тебе известны.

– Забыл.

Президент «Оле-фармы» терпеливо перечислил все, чем владел.

– Когда надо?

– Вчера.

– У нас повысилась процентная ставка.

– На сколько?

– На два.

– Согласен.

Гуревич задумался, прикидывая что-то в уме.

– Завтра как раз правление. Позвони в три.

– Договорились.

– Вот и ладненько. – Лев отхлебнул принесенный коньяк, блаженно прищурился и снова превратился в заласканного всеми котяру, чье счастье заключалось в миске сливок и мягкой подушке.

Через пару недель сделка была оформлена. Двое соучредителей «Оле-фармы» подписали необходимые документы, интересы третьей представлял адвокат. Егоринский счет в одном из швейцарских банков пополнился кругленькой суммой.

...Прощались друзья с холодком. Один не мог простить слабости, другой – бесчувственной силы. Глядя на Женьку, когда-то полного энергии и оптимизма, Лебедев засомневался, что тот сумеет открыть новое дело, мелькнула мысль: пропьет.

– Не передумал с отъездом?

– Нет. – Евгений достал из кейса бутылку виски, водрузил на стол. – Выпьем, а то как-то не по-людски.

Лебедев молча кивнул. Выпили, обошлись без закуски.

– Еще?

– Валяй.

Чокнулись, синхронно опрокинули залпом бокалы, не чувствуя вкуса, будто пили дешевую самогонку. Лебедев вдруг почувствовал острую жалость к бывшему партнеру.

– Поминай меня лихом, Андрюха.

– Решил вместо попа заупокойную по себе отслужить?

Старый друг усмехнулся:

– Злой ты стал, Андрей. Злой и несправедливый. Тебе бы влюбиться, что ли? – «Советчик» одним щелчком выбил сигарету из пачки, закурил. – Слушай, все забываю спросить: помнишь, тут у тебя чеканка висела, почему ты ее убрал?

– С чего ты вдруг о ней вспомнил?

– Да так, – неопределенно ответил Евгений, – было бы интересно посмотреть на чеканщика.

– Зачем?

– Мужик, мне кажется, занятный, подобных сейчас редко встретишь.

– А если чеканила женщина?

– Шутишь? Бабе такое не по зубам. Хотя черт их знает... Иногда бабы оказываются совсем другими, чем мы их себе представляем. Во всяком случае, я бы не прочь с этим художником пообщаться. Ладно, давай посошок на дорожку. – Евгений разлил по бокалам виски. – А знаешь, после Инкиной смерти у меня появилось вдруг ощущение, будто с каждым днем я двигаюсь во времени не вперед, а назад, к началу, когда ничегошеньки вокруг себя не понимал. Хотя как каждый сопляк, конечно, воображал, что знаю все лучше других. С тобой такого не случалось, Андрюха? Когда просто физически ощущаешь, что топаешь туда, откуда начинал пробежку. Не бывало, нет?

– Нет.

– Так я и думал. Ты ни в чем не сомневаешься, точно знаешь, куда идти. Если б не вы с Аркашкой, я, скорее всего, был бы сейчас у кого-нибудь на побегушках и сверкал голой задницей.

– Самоуничижение паче гордости.

– Сейчас у меня задница, слава богу, прикрыта, – пропустил мимо ушей короткую реплику Женька, – а вот душа совсем голая, совершенно... И вот что интересно, Андрюха: как заглядывал я тебе в рот, когда было мне двадцать, так и в сорок продолжаю. И тогда мне было любопытно, что у тебя на уме, и сейчас. И мальчишкой я ни хрена о тебе не понимал, и теперь моих знаний не прибавилось ни на йоту, хоть отшагали мы с тобой вместе немало. – Он хитро прищурился. – Вот скажи, только честно: о чем ты сейчас думаешь?

– Думаю, что рабочий день кончен, а у меня еще дел до черта.

Евгений невесело усмехнулся:

– Хотелось бы мне посмотреть на тебя лет через десять, да вряд ли это получится. Ладно, Андрей Ильич, будь, дорогой! Может, еще когда пересечемся, хотя лично я этому верю слабо, – небрежно ткнулся своим бокалом в лебедевский, опрокинул в себя залпом «Black label», поднялся, слегка пошатнулся и, стараясь твердо ступать, двинулся к двери.

– Может, дать водителя?

– Бывало и хуже, – а у порога оглянулся и с пьяной ухмылкой добавил: – Будем считать, задушевной беседы не получилось. Может, оно и к лучшему, налегке отчаливать легче. Бывай! А на чеканочку ту поглядывай чаще, не повредит: пьющие люди пьянеют быстро и часто несут чепуху, пыжась казаться глубокомысленными.

...Через неделю Егорин вылетел в Мадрид. В аэропорту Шереметьево за пассажиром незаметным хвостом болтался белобрысый малый, с виду похожий на моль. Убедившись, что самолет взлетел, моль вытащила мобильный, постучала по кнопкам и доложилась, что все в порядке.

Дни бежали за днями, месяцы прессовались в часы. «Оле-фарма» вопреки всем прогнозам выиграла тендер на госзаказ. Президент холдинга был доволен, как, впрочем, остался довольным и депутат. Стороны выполнили свои обязательства, все прошло согласно договоренности, по плану, – как обычно. Жить в мире и быть не от мира сего – глупо, недостойно умного, предприимчивого человека. Скандал с самоубийством бывшего главбуха раздуть не удалось никому. Следователь оказался неглупым, дотошным и, как ни странно, быстро докопался до сути, сняв с Лебедева и подозрения, и необходимость являться в прокуренный кабинет для дачи свидетельских показаний. Рекламное агентство, которое сосватал Козел, сослужило «Оле-фарме» хорошую службу. Андрей Ильич взял толковых ребят себе на заметку, а с владельцем «Контакта» провел деловую встречу за ресторанным столом tet-a-tet. Заказчик и исполнитель остались друг другом довольны.

Лебедев работал по пятнадцать часов ежедневно, исключая иногда воскресенья. Выматывался, под ночь валился с ног, под утро вскакивал, наслаждался этим безумным ритмом и рвался в завтрашний день, отбрасывая день вчерашний как отработанный материал. Только иногда, просыпаясь внезапно ночью, среди вороха нахлынувших мыслей о предстоящих делах старательно гнал от себя одну, не имевшую к бизнесу отношения никакого: он – взрослый, успешный, не зависимый ни от кого человек – трусливо пытается от себя убежать.

...Двадцатого июня с утра накрапывал дождь. Потом затих, воздух заполнился влагой, как мочалка – бодрящим гелем для душа. И человек, бывший в замоте весь день накануне, взбодрился. До полудня плотно, с аппетитом позавтракал, поработал с бумагами, сделал кое-какие звонки. А в час ударило молнией: сегодня пятая годовщина смерти Полины. Как же можно было забыть, идиот! Не так уж много у него долгов, чтобы не помнить о самом главном. Андрей в пару минут собрался и двинул одиночкой к Духовскому переулку.

У памятника в вазе живые цветы, окрашенная ограда, сухие листья выметены до одного – старательная Марья Ивановна честно отрабатывала свою сотню долларов в месяц. Лебедев воткнул в банку охапку пионов, сел на лавку и тупо уставился перед собой. С фарфоровой фотографии весело смотрела красивая девушка. Мыслей в лебедевской голове не возникало никаких, кроме единственной: какой свежий здесь воздух. А может, молчальник на лавке просто их гнал от себя, ведь тогда пришлось бы пересматривать многое в собственной жизни. Неумение заарканить счастье, вину, что память оказалась короткой, проклятый талант к одиночеству, постыдный страх перед будущим и еще многое, о чем так думается человеку в подобных местах. Другой бы наверняка и размышлял: о жизни, о смерти, о скоротечности суетливого бытия. Тут все способствует философии – тишина, застывшее время, воздух, который прочищает мозги. Однако Лебедев все это презирал, полагая, что к кладбищенской философии склонны одни старики да неудачники, и потому никогда здесь не рефлексировал.