Полгода — и вся жизнь

Прапорщик Винцент Ротенвальд также не догадывался, что происходило с ним и вокруг его имени. После нескольких недель позиционной войны, что в военных сводках обозначалось как отсутствие «существенных военных действий», он однажды среди прочей почты обнаружил письмо от девочки Камиллы и долго ломал голову над предложением: «Твоя мать сказала, что ты ждешь письмо от меня». Он никогда не высказывал такого желания. Это письмо он счел за маленькую хитрость со стороны баронессы, которая, видимо, думала, что оно внесет какое-то разнообразие в их семейную переписку, и порадовался этому посланию, хотя почти совсем забыл ту, что его написала. Он даже собирался ответить на письмо, но этому помешала операция «Цитадель».

Прапорщик моторизованной пехоты Винцент Ротенвальд из Вены благополучно пережил, прорываясь через поля пшеницы, ряды окопов, лабиринты танковых заграждений жаркий день шестого июля 1943 года. Он не знал, что в этот день нужно было взять высоту под номером двести семьдесят четыре. Он воевал так же 7 и 8 июля, проведя несколько бессонных ночей в окопах. Они шли на восток, на него пикировали бомбардировщики, он и его товарищи бежали между «тиграми», приникали к земле под шквальным огнем русских, и тогда он не видел перед собой ничего, кроме стены огня. Вернувшись назад, он нашел нескольких своих людей и, чтобы перевести дух, спрятался в разрушенной деревне. Девятого июля ему нужно было штурмовать высоту номер двести тридцать девять, но об этом ему тоже было не известно. Он знал только, что они должны пересечь минное поле. Это поле, буквально начиненное минами, тянулось по краю оврагов и болота далеко к горизонту. Для разминирования у них не было времени. Танки, широко рассредоточившись, двинулись вперед, прокладывая дорогу. Пехота следовала за ними под звуки лязгающего железа, огня и взрывов. Винцент Ротенвальд ни о чем больше не думал, не задавал никаких вопросов, не испытывал никаких чувств, кроме страха. Только где-то в глубине души жило еще безнадежное желание выжить. Он бежал шатаясь вперед, падал, полз на четвереньках, выпрямлялся и не знал, были перед ним свои или чужие танки. Он бросал ручные гранаты, не понимая куда, он стрелял, не видя перед собой цели. Лишь случайно 11 июля он узнал, что группа армий «Центр» вырвалась вперед на два километра. Но для прапорщика Винцента Ротенвальда это не имело уже никакого значения. В этот день он споткнулся и упал на рельсы одной из важных железнодорожных линий, за которую отчаянно боролись противоборствующие стороны. Он был тяжело ранен в левую руку. Винцент скатился вниз по откосу, долгое время лежал без сознания и потерял много крови. Когда он очнулся, то увидел рядом с собой подбитый немецкий танк, обуглившийся как факел. Вокруг никого не было. Он был один. Но тишина была ложью, это быстро обнаружилось. Вспышки залпов прочерчивали темное небо, зависали над окопами, освещали скорченные тела. Через некоторое время Винцент услышал, что приближаются русские. Они забрались, переговариваясь шепотом, в подбитый танк. Он не пошевелился. Через какое-то время они вылезли из танка, кто-то заметил его, грубо ударил сапогом по голове. Он до крови прикусил губы, не произнес ни звука и неподвижно лежал, ожидая смерти. Но смерть не наступала, только боль снова оглушила его. Потом он почувствовал, что его подняли. Запах лака и жженой резины ударил ему в нос, когда его запихивали в кабину одного из «тигров». Он не понимал, что происходит, когда его вновь достали оттуда. Несмотря на все усилия, ему не удалось отделить свои мысли от обломков танка, голосов русских, удара сапогом. Потом он оказался во фронтовом госпитале и не мог поверить, что теперь ему ничто не грозит. Винцент Ротенвальд так и не узнал, что двумя днями позже, 14 июля 1943 года, операция «Цитадель» — неудачная попытка с необратимыми последствиями — была прекращена.

Распоряжение о временном запрете на торговлю винами местного производства, которое действовало по 30 июня, было продлено до 31 декабря 1943 года. Вегерер уже не надеялся, что в следующем году что-то изменится, если продлится война. С начала июля потребителям старше восемнадцати лет было позволено выдавать по ноль семь литра вина, и Вегереру удалось добыть разрешение продавать своим покупателям, при предъявлении карточки под буквой «А», указанное количество вина. На этом можно было сделать кое-какие деньги и, кроме того, появлялась возможность продать с черного хода за хорошее вознаграждение хотя бы несколько бутылок вина надежным покупателям. В том случае если кто-то донесет на него, он скажет, что продавал вино в соответствии с официально установленной нормой. Вегереру разрешили продавать вино два раза в неделю, утром, с десяти до двенадцати часов. Покупателю следовало иметь при себе чистую бутылку.

Все соседи, естественно, захотели покупать вино у него. Теплым, но хмурым утром в конце июля во двор за домом Вегерера вошли, как и было уговорено, баронесса, Мария Лангталер и Ирена Бухэбнер. Баронесса и мать Ренаты сели на скамейку, в то время как Мария Лангталер, избегая Ирену, пошла на кухню искать Анну Вегерер.

Баронесса тут же начала непринужденный разговор с Иреной. Она спросила, как у них растут овощи, убрали ли они ранний картофель, удалось ли собрать фрукты и законсервировать их. Ирена отвечала односложно, она не хотела признаться, что в отличие от баронессы ее не интересуют эти вопросы и что ими занимается исключительно фрау Бергер. Когда баронесса пожелала узнать, как поживает инженер, которого она очень редко видит, Ирена ответила, что его дела идут отлично, что он даже хочет несколько изменить профессию и начать работать на военные нужды, но сейчас она не может рассказать об этом подробнее.

— Что-то в последнее время не видно вашей машины, — заметила баронесса.

— Она конфискована, — холодно сказала Ирена.

Баронесса высказала свое сожаление, но сделала это как-то чересчур оживленно. Она плохо умела притворяться, и это не укрылось от глаз Ирены.

— Это, наверное, отразилось на ваших планах, — сказала она, — я была удивлена, увидев, что вы еще здесь.

— Нет, — ответила Ирена, — я все равно уеду. Даже если мне понадобится неделя, чтобы добраться до Вертерзее.

Анна Вегерер вынесла два небольших стакана вина и несколько ломтей свежего черного хлеба. В дверях кухни появилась мать Камиллы, взглянула на женщин и опять ушла в дом.

— Что скажете, госпожа баронесса, — спросила Анна Вегерер, — хлеб прямо из печки. Совсем не плох на вкус, да?

— Он превосходен, — ответила баронесса. — Я теперь могу работать экспертом по выпечке хлеба. Я поняла, что лучше покупать муку и печь самой. Тогда получается больше хлеба. Иногда поздно вечером я выпекаю два каравая. Вы бы видели, как на них налетают дети. Вы уже пробовали сами печь хлеб, фрау Бухэбнер?

— Мне нужно идти, — сказала Ирена, — у меня еще много дел. Пусть Лангталер заберет с собой мои бутылки, фрау Вегерер.

— Хорошо, — сказала Анна Вегерер. — Посмотрите-ка, кто идет.

По дорожке небрежной походкой шла Камилла, за ней следовала Рената. Камилла провела утренние часы этого жаркого дня в саду, поджидая почтальона. Почтальон наконец появился, но писем для нее не было. Потом пришла Рената и несмотря на плохое настроение Камиллы, осталась с ней. Девочка рассказала, что их матери пошли к фрау Вегерер. Им в голову не пришло ничего лучшего, как тоже пойти туда. Когда Камилла заметила баронессу, она резко остановилась, покраснела и смущенно поздоровалась с ней.

— Камилла, подойди ко мне, — сказала Тереза Ротенвальд, — у вас уже закончилась летняя практика на фабрике?

— Да, — сказала девочка и пригладила рукой волосы, заплетенные в короткую косичку. — Еще вчера.

— Было весело? — спросила баронесса.

— Мы резали лук, — сказала Камилла еле слышно, — семь дней подряд.

— Это ужасно, — сказала баронесса и засмеялась. — Ты, наверное, за эти дни плакала столько, сколько не плакала за всю свою жизнь.

— Мы еще пели, — рассказывала Камилла дальше. — Мы пели: «Мы проезжаем мимо Англии и режем при этом лук». И так восемь часов каждый день.