Прощай, Эдем! Книга 1: Стефани

Но как красива Стефани во сне! И ты тоже заснешь, потому что на душе у тебя спокойно. Ты ничего не променял на деньги. Все, что она говорила о деньгах, — правда, все до последнего слова. Какое-то время ты сможешь жить беззаботно. Что там она говорила о крахе?»

Потом он устал вспоминать, посмотрел на нее и легко, чтобы не разбудить, коснулся губами щеки. Он очень любил ее и все, что с ней связано, и уснул, думая о ней и о том, как завтра они загорят еще сильнее, какой смуглой станет ее кожа и какой загадочной может быть Стефани.

Он чувствовал, что любит ее всем своим сознанием, всем своим телом, каждой клеточкой своей кожи, каждым прикосновением пальца.

Мужчина и женщина сладко спали, а за окном шумел ветер. Тяжелые волны океана накатывали на берег, с шумом разбивались о него и медленно отходили назад. Скрипели у причала рыбацкие шхуны, стучал о мачты и о борта такелаж яхт, плескались волны.

Они не слышали, как затемно к берегу шли, негромко переговариваясь, рыбаки, как тихо скрипели уключины лодок, когда те отчаливали от берега. Они сладко спали. Джону снился необитаемый остров с высокими раскидистыми деревьями. А Стефани видела Эдем, видела огромное поместье, видела своих детей.

Она даже плакала во сне. Но ни Джон, ни Стефани не видели этих слез: мягкая подушка легко впитывала влагу. Женщина все теснее прижималась во сне к мужчине. Она инстинктивно подбиралась к нему, а Джон, положив свою горячую ладонь ей на плечо, видел во сне, как раскачиваются в далеком синем небе кроны высоких деревьев. И ему тоже казалось, что он лежит на пляже под лучами палящего солнца.

Наутро Стефани и Джон опять-таки были голодны. Они не спешили подниматься с кровати. Стефани долго лежала, глядя в потолок, смотря на яркие солнечные блики, которые причудливым узором ложились на идеально ровную белую поверхность.

— Ты голоден? — наконец, спросила Стефани, продолжая глядеть в потолок.

— Конечно, как всегда, — ответил ей, улыбаясь, Джон.

— Ну тогда в чем дело? Чего же мы лежим?

Стефани нехотя поднялась с кровати, накинула халат и прошла в душ. Джон, лежа в постели, видел сквозь приоткрытую дверь, как Стефани стоит под упругими струями воды, запрокинув назад голову. Он видел, как она улыбается и все пытался угадать ее мысли.

«Интересно, о чем она думает? Почему она никогда не заговаривает первой о своих детях? Такое впечатление, что она осталась в мире совсем одна. Но и я же не очень-то откровенен с ней. Мы, кажется, говорим обо всем, кроме как о своей жизни, о своей прежней жизни, — уточнил для себя Джон Кински. — А может, у нас и не было прежней жизни? Может, мы, прежние, уже мертвы? А я и Стефани — это сейчас совсем другие люди, у которых нет ни прошлого, ни будущего, а есть только сегодняшний день. Ведь, в самом деле, существует только сегодня. А завтра… завтра нет. Каждое завтра после полуночи становится сегодня, и оно никогда не наступает. И все сделанные картины существуют только в прошлом.

Почему я опять подумал о картинах? — остановился Джон, — почему я вновь и вновь возвращаюсь к ним? Я же ведь поехал сюда, чтобы забыться и не думать о них, а они вновь встают в моих глазах, и я уже представляю себе, как нарисовал бы то или другое, как засветился бы на моих полотнах океан, каким глубоким и прозрачным было бы небо… Но эти мои картины, они же никому не нужны, кроме меня самого. А все, что пишут о них критики, — ерунда. Это все нужно им, а не мне. Я сам знаю себе цену, знаю, на что способен, знаю свой потолок, знаю, выше чего мне не подняться. Хотя очень хочется… Вот это-то и угнетает меня, от этого я и хочу убежать, и бегу на край света. Может, это и свело меня со Стефани?»

Но тут грустные мысли Джона прервал голос Стефани, которая, перекрывая шум воды, крикнула:

— Джон, а тебе нравится по утрам мыться горячей водой?

— Почему горячей? — лениво ответил Джон, — если утром помыться горячей водой, то вновь захочется спать. Я всегда моюсь только холодной водой.

— Но холодная вода — это же ужасно! — сказала Стефани.

— Не более ужасна, чем кипяток.

Джон поднялся и подошел к приоткрытой двери ванной. Стефани переступила край низкой ванны и, не закручивая краны, прошла в комнату. Джон некоторое время молча стоял, глядя на то, как Стефани оставляет влажные следы на паркете.

«Нет, нужно быстрее помыться и идти есть. Так недолго и умереть, — подумал Джон, становясь под душ и улыбаясь своей мысли. — Это будет не лучшая из смертей».

За завтраком Стефани и Джон одновременно пришли к выводу, что местное вино — лучший напиток. Лучший в том смысле, что идеально подходит для местного климата. Плотно позавтракав, Джон спросил у официанта:

— А нельзя ли где-нибудь взять напрокат автомобиль?

— Да, в гараже Томпсона. У него есть три машины. Правда, не ахти какие, но для местных дорог вполне подойдут. Вы же не собираетесь ехать по автостраде?

— Конечно же нет, — рассмеялась Стефани, — мы поедем вдоль побережья.

— У него есть машина с приводом на все четыре колеса? — поинтересовался Джон.

— У него есть небольшой джип, довольно, правда, потрепанный, но, думаю, он не подведет.

— А где это? — спросила Стефани.

— Да тут совсем неподалеку, за гаванью, — официант показал рукой в открытое окно туда, где за частоколом мачт шхун и яхт виднелось приземистое здание белого цвета. — Это вон там, видите?

— Да, спасибо, мы непременно воспользуемся вашим советом.

Джон и Стефани не спеша пошли вдоль набережной. Шум волн уже не казался таким загадочным, крики чаек только раздражали и сделались назойливо-будничными.

Наконец, они миновали гавань и вышли к тому месту, где городок кончался. Дальше расстилалась выжженная солнцем равнина, с редкими куполами холмов. Невысокое белое здание лишь отдаленно напоминало гараж: у него было всего лишь три стены. А крышу легко можно было назвать навесом.

В полутемном помещении тускло поблескивали бамперы трех подержанных машин. Владелец гаража, мистер Томпсон, сидел в тени навеса на колченогом стуле и лениво покуривал дешевую сигарету.

«Какой живописный тип, — подумал Джон, — его легко было бы написать».

Владелец гаража приоткрыл один глаз и искоса глянул на Джона и Стефани. Мистер Томпсон узнал их по описанию. Ведь в городке в это время года туристов почти не было, а те немногие отдыхающие, которые решились провести отпуск на побережье, были известны всем.

Он только удивился, почему эта пара так поздно пришла к нему, ведь по его расчетам на исследование Редбриджа у тех должно было уйти максимум день или два.

Мистер Томпсон не спешил начинать разговор. Он любовался Стефани, ее длинными загорелыми ногами, тяжеловесным бюстом, который угадывался под свободной рыбацкой блузой.

«Повезло же ему, — мистер Томпсон покосился на Джона, — вот мне бы такую женщину! Я бы знал, что с ней делать, а этот тип, по-моему, только скучает рядом с ней. Хотя теперь ясно, — признался сам себе мистер Томпсон, — почему они так долго не появлялись у меня. С такой женщиной не стоит отходить далеко от постели. С ней можно вообще провести несколько месяцев под одеялом».

Стефани словно бы отгадала тайные помыслы мужчины и взяла Джона под руку. Тот, наконец вспомнив, зачем они забрели в этот живописный уголок городка, обратился к владельцу гаража:

— Это вы мистер Томпсон?

— Конечно я. Правда, у нас есть еще один Томпсон, но вряд ли он вам может понадобиться. Он — ветеринар, а такие люди, как вы, по-моему, к ним никогда не обращаются.

— Почему вы так решили?

— Потому что с вами нет ни собаки, ни кошки, а лошадей вы, конечно же, сюда с собой не привезли.

— Это мысль, — сказала Стефани, — неплохо было бы покататься здесь верхом. Джон, ты умеешь ездить верхом? — неожиданно спросила Стефани.

— Нет, мне как-то не приходилось служить в кавалерии, и в цирке я тоже не работал.

— Я тоже не служила в кавалерии и не работала в цирке, а ездить верхом люблю.