Эпилог (ЛП)

Секс, которым мы занимались, бесспорно, являлся для меня привычным. Я знал, что Ливви получала удовольствие от порки, преследований, удержания и периодического анального траха. Но вот чего я никак не ожидал - так это ее тяги к тому, что она называла играми, на что я ссылался, как на инсценировки.

Я надеялся, что после встречи с Ливви, мы начнем жизнь с чистого листа и притворимся, что прошлого никогда не было (когда я перечитал это предложение, оно показалось мне тупым). Как бы там ни было, все студенты на первом курсе должны были изучать психологию, и Ливви, казалось, чувствовала себя в ней, как рыба в воде. Она хотела поэкспериментировать с экспозиционной терапией, в надежде, что проиграв некоторые сцены ее опыта в безопасной обстановке, она больше не будет их бояться. Разумеется, я посчитал эту идею прибабахнутой (это специальный термин, да). Последнее, чего мне хотелось - это воспроизводить свою роль в качестве похитителя Ливви. Что, если бы это не сработало, и она меня возненавидела? Ливви пришлось потрудиться, чтобы уговорить меня, но я, в конечном итоге, согласился лишь на ряд менее... волнительных моментов.

Однажды утром, я сделал нам завтрак, поставил его на передвижной столик из IKEA, и направился в ее комнату. Пока я был занят на кухне, Ливви подготовилась, и я был приятно удивлен, обнаружив ее в одной из моих белых рубашек, и с изящными кошачьими ушками. Я понял значение этого одеяния, а ушки оказались ‘вишенкой на торте’, пронзившей меня в самое сердце.

- Мне снять свою рубашку? - спросил я.

По хронологии событий предусматривалось, что снять.

- Если ты переступил через свою капризную скромность, - прошептала она.

В прошлом - в другое время, и в другом месте - ее слова показались бы мне провокационными, но в нашем воспроизведении, я нашел их... очаровательными. Я снял рубашку, наслаждаясь отражающейся в глазах Ливви похотью, а не страхом. Воспользовавшись случаем, я продолжил игру.

- Жаль, что мне нечем тебя привязать. Не могу вспомнить ни одного человека, кто смотрелся бы в ошейнике и наручниках лучше тебя.

Повернувшись, Ливви вытащила из-под кровати коробку, в которой я обнаружил украшенный ошейник, поводок и пару пушистых наручников. Я рассмеялся.

- Вот это да, а ты даром время не теряла. Когда и откуда ты умудрилась их достать?

Ливви покраснела, переиначивая дальнейшее развитие воспоминания.

- Заказала по интернету, - застенчиво ответила она.

Ее руки были уже заведены назад, и она легонько покачивалась из стороны в сторону. Я поцеловал Ливви. Это было легкое, символическое прикосновение губ.

- Повернись, - приказал я.

Вздрогнув, Ливви обронила еле слышный звук, но быстро подчинилась. И пока я кормил завтраком, расположившуюся у моих ног Ливви, меня атаковали несколько мыслей.

Во-первых, я осознал силу прощения. Во-вторых, нашел игру Ливви увлекательной. В-третьих, я никогда не смогу ее оставить. В-четвертых, я никогда не захочуее оставить. Плохо ли, хорошо ли, но наш совместный опыт безвозвратно изменил Ливви. Она была девятнадцатилетней девушкой с наклонностями, которые не поймет ни один ее ровесник, и ранимостью, которую запросто мог распознать и воспользоваться любой мерзавец, вроде меня. Ливви была сильной, умной, волевой, целеустремленной, но еще она была мягкой, доверчивой, и нуждающейся в сердечных привязанностях. О ней надо было заботиться.

Следующими изменениями я наслаждался в меньшей степени. В рамках заключенного соглашения, мы с Ливви обсуждали наши страхи, надежды и стремления в том, какими должны быть отношения. Ей хотелось побольше узнать о моем прошлом, о Мексике, и том, чем - не таким отвратительным - я занимался в течение проведенного без нее года.

Из-за писательской деятельности Ливви, мне было неспокойно. Однако, кроме проводимого с Клаудией и Рубио времени, или секса, нас с ней мало что занимало. Очевидно, я вдохновил Ливви на 'писанину', и она решилась включить в свой рассказ изложенные мною факты.

Неожиданно, бывали дни, когда она со мной не разговаривала, потому что только заканчивала описывать какое-нибудь травматическое событие с моим участием. Это были моменты, которые никому из нас не хотелось воспроизводить. Поначалу, я пытался соблазном вытащить ее из подобных мыслей, но после нескольких попыток, Ливви узрела в этом манипуляцию. Вскоре, я решил в такие дни... ну, и критические дни, отсиживаться в кустах.

В другие дни, она взяла в привычку ловить меня на диване или за обеденным столом, и задавать мне бесцеремонные вопросы о моем прошлом. Обычно, это заканчивалось либо ссорой из-за моей 'уклончивости', либо сексом. Иногда у нас бывало и то, и другое - сначала ссора, сразу после чего, секс. Я переживал, что если все продолжится в том же духе, то у меня будет возникать эрекция всякий раз, когда Ливви мною недовольна.

Но, как и в случае с сексуальными играми, я начал видеть преимущества самовыражения через наши разговоры. Я понимал, что уже не расстраивался из-за ее вопросов, как это было раньше. И понемногу сам предлагал ей информацию, о которой она не спрашивала. Я рассказал ей про Резу, и насколько виноватым чувствовал себя за то, что не предупредил его о смерти Нарви. Он был таким оптимистичным мальчиком. Положение раба ему нравилось не больше, чем мне, но там, где я бунтовал до последнего вздоха, Реза тактично управлял ситуацией.

- Думаешь, он мог убежать? В смысле, я слышала, как эта пушка стреляет. Наверное, вся округа узнала, что кто-то стрелял. Мог он, услышав это, убежать? - спросила Ливви.

Прозвучит невероятно глупо, но... это гребаная мысль даже не приходила мне в голову! Правда, не приходила. Я был вне себя. По сей день, когда бы я ни вспоминал момент своего первого убийства, я не слышал ни одного постороннего звука, кроме биения своего сердца, и пронзительного шумного потока адреналина в своих венах. Я помнил тяжесть револьвера. Помнил выражение отвращения на лице Нарви. Я помнил, как закрыл глаза, и нажал на курок. Помнил, что до того, как рухнуть на пол, в мое лицо брызнуло что-то мокрое. Я помнил тишину. Присев, я ничего не слышал, но неотрывно смотрел в холодные, пустые глаза своего мучителя. Помнил, как подумал, что душа, должно быть, существует. Что-то удерживало Нарви живым, а потом оно исчезло, оставив лишь мясо, кровь и груду костей. Я помнил острое чувство злости и печали оттого, что оказался недостаточно храбрым, чтобы держать глаза открытыми. Помнил, как подумал: мне следовало заставить его умолять о моем прощении. Заставить его молить о пощаде. Мне следовало изнасиловать его тростью, которой он меня избивал.

- Я... не знаю, мог ли Реза убежать. Думаю, это возможно, - произнес я в состоянии полного потрясения. - Рафик сказал, что сжег здание вместе с телом Нарви. Наверное... я не хотел задавать слишком много вопросов.

- Почему?

Ливви положила свою ручку поверх моей.

- Я не был уверен, понравится ли это Рафику, - просто ответил я.

- Поразмыслив, что если он смог сжечь здание, полное людей, и спокойно заявить об этом за завтраком, я решил не попадать к нему в немилость.

- Сколько тебе было?

- Придется иметь дело с математикой. Когда там мой день рождения?

- Джеймс. А серьезно?

Я рассмеялся.

- Дай мне передохнуть. Прежде, мне никогда не приходилось об этом вспоминать.

- Тебе двадцать семь.

Она немного грустно улыбнулась. Я подумал пару мгновений.

- Думаю, мне было... двенадцать, может, тринадцать?

Откинувшись на стуле, Ливви уставилась на меня.

- Господи Иисусе.

Она покачала головой, и утерла слезу.

- Я в порядке, зверушка. По крайней мере... я так думаю.

Я не возражал против того, чтобы (так полно) открываться Ливви, но за этим неизменно следовали мои переживания о том, что она увидит меня слабым. Я не хотел ее жалости. Я только хотел, чтобы она поняла, как много усилий я приложил к тому, чтобы дать ей то, в чем она нуждалась. Хотя, я только начинал понимать, что в чем, по моему мнению, Ливви нуждалась, и что ей на самом делетребовалось - было разными вещами. Не всегда. Но иногда.