Свободен для любви

План мы с ней разработали накануне за стаканом грога. Я оставил вместо себя своего помощника, спросив у мистера Кембриджа разрешения на одну ночь оставить больницу; Нэн сказала Бингхэму, что должна навестить родителей. Чтобы не рисковать, мы уговорились встретиться возле зоопарка.

Она ждала меня у главного входа с небольшим саквояжем.

— Приветик! — радостно прокричал я, лихо останавливая «Хильду» и разматывая леску, которой удерживал дверцу в запертом состоянии. — Извини, что заставил ждать. Чертовское свинство с моей стороны. — И вдруг я перехватил ее изумленный взгляд. — В чем дело? — встревоженно спросил я, оглядывая себя. — С костюмом что-то не в порядке?

— О Господи! — вырвалось у Нэн. — Ты хочешь, чтобы я ехала в этой колымаге?

И только тут я сообразил, что она впервые видит «Доходягу Хильду».

— Это замечательный спортивный автомобиль, — с достоинством произнес я. — Надежный, как лондонский автобус. Подожди только, пока мы тронем с места, — сама увидишь.

— Да, прелесть, — с сомнением произнесла Нэн. — Настоящий паровой котел на колесах. А как мне взойти на борт? Ты сбросишь веревочную лестницу?

Я помог ей забраться в машину и усадил в кресло, которое привязал слева от своего сиденья. Самолюбие мое было ущемлено: «Доходягой Хильдой» я искренне гордился, и шутливый тон сестры Макферсон резал мне слух. Тем не менее, не желая портить начало столь многообещающего путешествия, я задорно выкрикнул:

— Держись, я трогаю!

— Вперед, Джеймс! — в тон мне ответила Нэн.

Я был жестоко уязвлен таким щелчком по самолюбию. Полчаса спустя мне вдруг пришло в голову, что я впервые видел сестру Макферсон без ее больничной униформы. Более того, я вдруг сообразил, что никогда не смотрел на нее при дневном свете. К сожалению, Нэн относилась к числу тех медсестер, которых накрахмаленная униформа с чепчиком только красит. Вдобавок в поездку она почему-то решила отправиться в странного вида оранжевой штуковине, напомнившей мне шерстяные костюмы, в которых одно время любил расхаживать мистер Бернард Шоу. Да и лицо ее за пределами интимного полумрака больничных покоев в значительной мере утратило привлекательность. Небрежно наложенный макияж, неаккуратно зачесанные волосы и даже веснушки, столь очаровывавшие меня еще вчера, теперь напоминали мне сразу дюжину кожных заболеваний. К тому же было совершенно очевидно, что сестра Макферсон гораздо старше меня.

Мое дурное настроение усугублялось не только тем, что она продолжала то и дело называть меня Джеймсом, но и погодой: ярко светившее с утра солнышко скрылось за тучами, и задул препротивнейший ветер. В довершение невзгод у меня заболело горло: стрептококки сестры Плюшкиндт, роем устремившиеся ко мне при нашем прощальном поцелуе, уже наверняка наплодили детей и внуков, которые сейчас устроили шабаш на моих слизистых, предаваясь самому гнусному разгулу. Если покидал я больницу с горлом, в котором лишь слегка першило, то сейчас в нем жгло, как у пожирателя огня после неудачного представления.

По счастью, когда Лондон остался далеко позади, у сестры Макферсон появилось романтическое настроение, и она, склонившись ко мне, начала гладить меня по руке, нашептывая приятные слова. Причем не только ухитрилась несколько раз подряд назвать меня Ричардом, но даже похвалила «Хильду», признав, что не каждый механизм времен завоевания Британии Цезарем способен бегать в наши дни с такой резвостью. Словом, к тому времени, когда в начавших сгущаться сумерках впереди замаячили огни «Шутовского колпака», я уже приободрился, предвкушая предстоящее приключение.

— Вот мы и приехали, Нэн, — сказал я, притормаживая перед входом в гостиницу.

Сестра Макферсон подозрительно всмотрелась в ближайшее разбитое окно.

— Ты уверен, что мы приехали туда, куда хотели? Мне кажется, что это скорее какой-то приют для умалишенных.

— Внутри должно быть очень романтично. И главное, если верить моему просвещенному приятелю, хозяева придерживаются вполне прогрессивных взглядов.

Сестра Макферсон недоверчиво хмыкнула. Мое сердце учащенно заколотилось.

— Ты правильно надела кольцо? — спросил я внезапно дрогнувшим голосом.

— Ну конечно, глупыш, — пожала плечами Нэн. — Помоги мне выбраться.

Я подал ей руку, и Нэн спрыгнула на землю.

Когда я попытался расспросить Гримсдайка про «Шутовской колпак» более подробно, он в ответ только пробурчал, что это «постоялый двор в лучших английских традициях». Признаться, традиции эти меня несколько смутили. Возможно, от плохого знания собственной истории, подумал я. Стены внутреннего холла были утыканы головами оленей, выдр, барсуков, лис, хорьков, горностаев и куниц; на полках под стеклянными футлярами красовались чучела щук, лососей, форелей, окуней и лещей; в углу горделиво выставила грудки пара бекасов, а над лестницей угрожающе белел рогатый череп бизона. Царящие в холле сумрак, тишина и запах вековой пыли поневоле заставили меня вспомнить музей естественной истории на Кромвель-роуд.

Слева я увидел дверь с растрескавшимся матовым стеклом, на котором витиеватыми буквами было выведено: КОФЕЙНЫЙ ЗАЛ; дверь напротив украшала надпись ГОСТИНАЯ. В углу за кадкой, из которой одиноко торчала чахлая пальма, возвышалась деревянная стойка с табличкой СПРАВКИ. Рядом висел на цепочке небольшой медный колокольчик.

— Ах, как уютно, — пробормотала сестра Макферсон.

— Здесь, видимо, очень спокойно, — произнес я, понимая, что должен отстаивать честь нового пристанища. — Как-никак мы с тобой в самую глушь забрались.

Нэн не ответила, и я, поставив наши вещи на пол, робко звякнул в колокольчик. Дожидаясь, пока кто-то появится, я прочитал объявление, предупреждающее, что гостиница не несет ответственности за похищенные у нас ценности. Никто не спустился, и я дернул за шнурок еще раз.

Стояла гробовая тишина.

— Надеюсь, персонал этой славной гостиницы не постигла судьба экипажа «Летучего голландца»? — промолвила сестра Макферсон, напудривая носик.

— Просто в этой части Англии люди любят поспать, — неуверенно пояснил я. — Больше им здесь нечем заняться. Мы ведь не на Пиккадилли-сёркус, в конце концов.

— Да, я уже заметила, — кивнула Нэн, разглядывая паутину на потолке. — Обойдя всю гостиницу, мы не найдем ни души, зато на столах будет стоять полусъеденная пища, ванны будут наполнены еще теплой водой, кровати застелены, а камины разожжены. Потом окажется, что сюда проникло какое-то жуткое чудовище с Марса и все сбежали, за исключением одного старичка, который от страха тут же дал дуба. Его неостывший труп с исказившимся от животного ужаса лицом мы найдем в саду. Какая сенсация для нашей желтой прессы! Мы позвоним в «Дейли экспресс», и вскоре сюда нагрянут столичные щелкоперы с фотографами. «Ну-ка, любезный доктор, объясните, что вы тут делаете в обществе дипломированной медсестры…»

— Помолчи, пожалуйста, — нервно осадил ее я. Горло уже драло по-настоящему. — Видишь, я и так стараюсь.

Одной рукой я звонил в колокольчик, а другой барабанил по матовому стеклу. Сестра Макферсон, помогая мне, нетерпеливо топала ногами по полу.

— Че вам?

Дверь кофейного зала открылась, и в холл высунулась чья-то физиономия, а в следующую минуту показались и остальные части тела. Перед нами предстал лысый, как бильярдный шар, старикан в засаленной жилетке.

— Нам нужна комната.

Старичок почему-то испугался.

— Я приведу миссис Дигби, — проскрипел он и растаял в воздухе.

Мы молча прождали несколько минут. Я уже подумывал было, не лучше ли будет запихнуть сестру Макферсон в «Доходягу Хильду» и дать деру, когда дверь рядом со мной резко распахнулась.

— Да?

Передо мной возникла одна из самых неприятных женщин, которых я когда-либо видел. Худое лицо с длинным острым носом, колючий взгляд, подстриженные под горшок волосы, золоченое пенсне на цепочке и платье, явно перешитое из балахона надзирательницы колонии для несовершеннолетних преступников.

— Да? — сухо повторила она, взирая на меня с нескрываемой неприязнью.