Семнадцать двадцать девять (ЛП)

Завтра. Встретимся в восемь, возле того самого сквера, где этот мудак говорил с тобой об отце.

Она отвечает быстро:

Договорились.

Едва ли можно назвать облегчением, то тепло, которое медленно растекается по моему телу. Скорее это предвкушение. Не могу быть уверенным, что наша встреча закончится сексом, но я на это надеюсь. Во мне говорит похоть и желание, ждущее освобождение. Если смотреть на вещи реально, сексом я все только запутаю и без того запутанный клубок из своих противоречивых чувств. Я отчаянно хочу трахнуть Линдси, и при этом не желаю терять Спенс, к которой привык.

Это н е н о р м а л ь н о.

И так не будет. Такого выбора нет.

***

Этот день проходит быстро. В основном, потому что сразу после занятий мы с Майки закупаем несколько пицц в «Пицца пай» и едем домой к парням, чтобы поиграть в «Dota». У нас мало вечеров, когда мы можем позволить себе просто поиграть в видеоигры и повалять дурака.

Бекс привозит нам ящик «Бад’а», а сам ретируется наверх с какой-то цыпочкой. Остальные парни тоже заняты, так что мы с Майки снова остаемся одни.

Весь вечер мы рубимся в игру, поедая пиццу и выпивая безалкогольного пива, так как наш тренер надерет нам наши задницы и выбросит из команды, если почувствует на тренировке запах.

Мне это действительно нужно. Чисто мужская компания и ноль намека на сиськи. Только рев, гул и восторг от игры. А так же пивная отрыжка и кусочки маслин на паласе.

Следующий день мне приносит неприятный разговор с отцом. Ну, хотя это громко сказано. Мне просто нужно приехать после занятий в Санта-Монику, домой. И повидаться с мамой. Папа сказал, что она говорила обо мне все утро и прашивала, где ее «ангел».

Меня пугает мысль, что я увижу ее так близко. Она уже не прежняя, мне еще сложно принять это. Но отец прав. Мои отговорки закончились, и я должен посмотреть правде в глаза и принять то, чего невозможно изменить.

Встретившись со Спенс за ланчем в открытом кафе возле библиотеки, я заметно нервничаю.

— Какие планы на сегодня? — интересуется она.

Я поднимаю на нее глаза и протягиваю руку через стол, чтобы убрать маленькую крошку от лаймового пирога в уголке ее рта. Она немного дергается от моего прикосновения.

— Ты можешь поговорить со мной? — нервным голосом требует она. Ее голубые глаза наполняются слезами.

Мне должно быть ее жаль и так и есть, но плакать… Нет, не сейчас.

— Прошу тебя, — говорю я, наклонившись вперед. — Спенс, не плачь.

Она душит в себе всхлип и закусывает губу. Ее слезы убивают меня, бывало время, что я не мог их перенести, чем провоцировал на их еще большее их количество. Это низко так думать, ведь ты любишь человека таким, каков он есть. Но порой мне бы хотелось, чтобы она была более сильной и непробиваемой. Вырастив ее в бесконечной опеке, ее отец и братья не сделали из Спенс стальную женщину, которая знает, как за себя постоять. Все вышло наоборот. Хотя вряд ли тут кто-либо виноват. Просто она слишком уязвима.

— Что происходит, Иэн, — дрожащими губами спрашивает она. — Я не понимаю… Ты так холоден со мной. Я что-то сделала не так?

Я беру ее руку в свою, и крепко сжимаю.

— Ты ни в чем не виновата. Мне, — я замолкаю на секунду. Ее лицо сосредоточено на мне, ожидая оправданий. — В общем, дело не в тебе.

— Все дело с этим клубом, да? — еще тише спрашивает она. — Там проблемы? Иэн, ты ведь обещал что…

— Не думай об этом, — быстро перебиваю ее я. Спенс многого не знает, но есть то, в чем мне пришлось однажды признаться. — Вообще выбрось это из головы. — Моя хватка становится сильнее. — Если я обещал, значит, так оно и есть.

Она кивает и накрывает свободной рукой наши сцепленные руки на столе.

— Хорошо. Я просто волнуюсь за тебя, и меня убивает то, что ты даже не хочешь поговорить со мной.

Проклятье. Она права.

— Прости, Спенс. Но дело не в тебе. — Это правда, ведь дело совсем не в ней. — Я немного забегался… Скоро снова игра, а у нас новички еле держат мяч.

Футбол. Да, достойное оправдание.

Спенс заметно расслабляется и дарит мне свою милую улыбку, в которую я влюбился однажды. Я и сейчас люблю эту улыбку.

— Я уверена, вы натаскаете их, — заверяет она, расслабившись. — Кстати, игра ведь в пятницу?

— Да. — Щурясь, я смотрю на Спенс. — Ты снова будешь занята?

Она виновато поджимает губы, но через мгновение широко улыбается.

— Нет. В пятницу я свободна. И если вы победите, а вы победите, я буду тусоваться с тобой на вечеринке и всю ночь мы будем заниматься любовью.

Обычно я бы игриво исправил ее — «детка, мы будем бешено трахаться», а затем бы любовался ее пылающим лицом. Но в этот раз я наклоняюсь через стол и просто целую ее в щеку.

— Это здорово, Спенс.

Я спокоен, не огорчен, а просто спокоен. Просто я не могу на это реагировать, ожидая сегодняшней встречи с Линдси. И гадая, к чему она приведет.

***

Я намеренно опоздал, сказал отцу, что приеду ровно в пять, но приехал на полчаса позже. До восьми осталось совсем мало времени, и он знает, что в восемь мне нужно быть в кампусе, чтобы встретиться со своим преподавателем. Но это ведь ложь. В восемь у меня встреча с Линдси.

Сегодня тренировка прошла раньше обычного, поэтому мое тело все еще ноет, когда я выхожу из машины и иду к дому. Сара видит мою скорченную рожу и качает головой. В детстве я постоянно дрался. Где бы ни был: в школе, на семейном отдыхе и даже в яслях, я всегда находил себе врагов. Если в детстве меня можно было просто назвать «задирой», то сейчас я был для Сары отпетым хулиганом.

— Это тренировка, Сара, я не дрался.

Она сердито оглядывает меня с головы до ног. На моих еще мокрых после душа волосах сидит капюшон от толстовки, на лице приличная щетина.

— Ладно, — смягчается она. — Сначала на кухню.

Я делаю, как велит моя старая няня, потому что Сара авторитет в этом доме. Забудьте, что мой папа заколачивает деньги в финансовом мире, ее это не волнует. Если ты не помыл руки перед едой, никакие миллионы не спасут тебя от гнева Сары.

Перед дверью в комнату мамы я замираю. Слишком долго я избегал с ней близкого контакта. Толкнув двери, все же нерешительно вхожу внутрь. В нос ударяет тяжелый запах медикаментов. Мама сидит на кровати, а женщина-сиделка расчесывает ей волосы. Они обе поворачиваются на звук моих шагов, и мамино лицо приобретает знакомое выражение: смесь счастья и обожания. Ее золотисто-карие глаза сверкают, когда она рассматривает меня с ног до головы.

— Мой Ангел, — шепчет она. — Ты вернулся.

Мое сердце сжимается в болезненный комок. Моя мама.

— Мама, — осторожно произношу я.

Ее выражение лица меняется, она, словно пытается понять слово, которое я только что произнес.

— Миссис Клэй, — наклонившись, говорит сиделка елейным тоном. Как с ребенком. — Это ваш сын.

Мама разглядывает меня и улыбается. Мне становится жутко. Я ведь понимаю, что она меня не узнает, и эта улыбка не настоящая. Это улыбка больного человека. Но я должен быть сильнее своих страхов.

— Мама, — снова говорю, присаживаясь рядом на стул. — Как ты себя чувствуешь?

— Мне хорошо, — отвечает она. — Все хорошо.

Сиделка, видимо удовлетворенная ее поведением, говорит, что подождет за дверью и быстро выходит. Когда мы с мамой остаемся наедине, мне становится жутко, но я быстро подавляю в себе это ненужное чувство.

— Как ты, мой Ангел? — интересуется мама, склонив голову набок.