Мадам в сенате

– У них такая короткая память?

– Что ты имеешь в виду?

– Они забывают, кому и чем обязаны своими должностями.

– В самом деле?

– Вспомни «Чаепитие в Бостоне».

– Что-то мне не приходит в голову… Ладно, оставим это. Слушай, Ксавьера, нам не хватает только опоздать – это вконец обозлит сенаторов.

В зале, где проходили слушания, негде было упасть яблоку. Опоздавшие толпились в холле. Люди узнавали Ксавьеру и бурно выражали свои чувства, а она расточала во все стороны улыбки и одновременно искала взглядом Линду.

Когда Ксавьера появилась в дверях, зал приветствовал ее стоя. Проход был забит зрителями.

Ксавьера поймала взгляд матери и радостно помахала ей. В следующее мгновение она увидела стоявшую у стены Линду. Должно быть, той пришлось побороться за это место – ее прическа была растрепана, из очков выбито одно стекло. И все-таки ее по-прежнему нельзя было узнать.

Она храбро улыбнулась Ксавьере.

Полицейские с дубинками не сразу пропустили Уорда и Ксавьеру на свидетельские места, у них не оказалось пропусков. К счастью, вмешались ребята с телевидения, и они смогли наконец пробраться к своему столу. Уорд принялся выкладывать на стол бумаги, одновременно наставляя Ксавьеру:

– Прежде всего – не теряй самообладания. Не давай им в руки оружие против тебя.

– Не волнуйся. Все будет в полном порядке.

– Ты все утро твердишь одно и то же. Скажи наконец – что у тебя на уме?

Ксавьера достала волшебный приборчик, навела на Уорда и снова убрала в карман.

– Не сейчас. Сначала уладим это дело с сенаторами.

– Что ты хочешь сказать?

– Так, ничего. Не обращай внимания.

Наконец появились члены подкомитета. Зрители засвистели и зашикали.

Сенатор Ролингс грозно свел брови. Мисс Гудбоди подарила Ксавьере дружелюбную улыбку. Советника Питерсдорфа словно подменили – он казался очень бледным и рассеянным, точно его что-то грызло. Под сенаторами заскрипели кресла. Ролингс ударил молотком по столу.

– Тишина в зале! – Он презрительно посмотрел на Ксавьеру. – Мисс Холландер, надеюсь, вы извлекли урок из недавнего инцидента и проявите больше уважения к конгрессу Соединенных Штатов.

– Ну, для этого потребуется средство посильнее.

– Это еще что такое? – взвился сенатор Ролингс. – Предупреждаю, мисс Холландер, я этого так не оставлю. Требую безоговорочного уважения к членам подкомитета! Хочу напомнить, что конгресс Соединенных Штатов является законодательным органом величайшей державы мира!

– С этим трудно не согласиться. И главным доказательством ее величия служит тот факт, что она завоевала этот титул вопреки непрекращающимся попыткам конгресса выставить державу на посмешище!

Лицо сенатора Ролингса приняло мертвенно-бледный оттенок. Он выразительно посмотрел на Питерсдорфа, но тот безучастно разглядывал свой неоткрытый портфель. Председательствующий откашлялся и снова нацелил испепеляющий взгляд на Ксавьеру.

– Еще одна подобная реплика – и вы будете обвинены в неуважении к власти, мисс Холландер. Это последнее предупреждение.

Ксавьера покосилась на Уорда, и в уголках ее губ запорхала обворожительная улыбка. Но ей нужно было довести до конца дело с сенатором Ролингсом.

– Прекрасно, сенатор. Я располагаю дополнительной информацией, которую хотела бы довести до сведения подкомитета.

– Какого рода информацией? К чему относящейся?

– К проблеме нравственности. Разве не это – предмет настоящего разбирательства?

Сенатор Ролингс насторожился.

– Ну-ну… Хорошо, говорите.

Ксавьера резко отодвинула свой стул, выпрямилась во весь рост и повернулась лицом к зрительному залу.

– Линда!

Девушка отделилась от стены, сорвала с себя шарф и темные очки и шагнула к столу для свидетелей. Стражи порядка вопросительно смотрели на сенатора Ролингса, а тот, разинув рот, пялился на Линду, словно на пришелицу с того света.

Она вышла вперед и обвиняющим жестом ткнула пальцем в сенатора Ролингса.

– Он меня похитил!

Аудитория загалдела. Зрители повскакивали с мест и смешались в единую грохочущую толпу, хлынувшую вперед, чтобы получше разглядеть Линду. Полицейские предпринимали героические усилия, чтобы сдержать их. Отовсюду слышались возбужденные голоса.

– Линда!

– Какая Линда? Неужели та самая Линда?

– Черт побери, конечно же, та самая! Быстро давайте камеру!

– Линда, где вы пропадали? Расскажите, что произошло?

– Он меня похитил!

Не в силах больше сдерживать напор толпы, полицейские пустили в ход дубинки.

В это время демонстранты прорвали заграждение у входных дверей и теперь напирали на зрителей сзади, продолжая скандировать и размахивать транспарантами. Репортеры, отталкивая друг друга, атаковали Линду; беспрерывно мигали блицы. Сенатор Ролингс по-прежнему обалдело пялился на девушку, а остальные члены подкомитета – на сенатора Ролингса.

В воздухе пахло грандиозным скандалом.

Стоя под прицелом видеокамер, Линда начала свой рассказ. Более того, достала из-под мышки и разбросала по залу листки – размноженные на ксероксе текст своего повествования.

Уорд вцепился в Ксавьеру, яростно требуя, чтобы она ввела его в курс дела. Она не успела открыть рот, как в поле ее зрения оказался советник Питерсдорф. Гримаса острой душевной боли исказила его черты. Он полностью утратил контроль над собой и, казалось, был готов в любую минуту расплакаться.

Их взгляды встретились; он вдруг сорвался с места и, ценой нечеловеческих усилий пробившись сквозь толпу, рухнул перед Ксавьерой на колени и обхватил руками ее ноги.

– Э, послушайте! – изумленно воскликнула она. – Я понимаю, карьера и все такое – но зачем же вот так, перед всеми?..

– Нет! Нет! Вы не понимаете! Я больше не могу! Скажите, что мне делать? О, скажите мне, мисс Холландер!

Она соболезнующе улыбнулась и, склонившись, погладила его по голове.

– Ну-ну, не раскисайте. Будет еще у вас другой подкомитет. Не дайте этому сломать себя.

– Я не о том, мисс Холландер. – Он захлебывался, давился словами, по щекам градом катились слезы, челюсть вздрагивала. Наконец ему удалось выдавить из себя: – Я больше не могу носить в себе этот позор!

Ксавьера понимающе улыбнулась и потрепала его по плечу.

– Ах, вот в чем дело. Ты мучаешься, глупыш, и некому дать тебе совет?

– Да! Да! Да!

Ксавьера наклонилась еще ниже и поцеловала его в лоб.

– Бедняжка! В любом случае – сделай это! Дай себе волю! Борись за свои права… э… личности! Сделай это!

Губы Питерсдорфа тронула неуверенная улыбка, и он принялся лихорадочно вытирать слезы.

– Вы в самом деле так считаете?

– Ну конечно же! Сделай это, малыш! Питерсдорф издал радостный визг, вскочил и рванул к выходу. Ксавьера проводила его почти материнской улыбкой. Тем времени репортеры продолжали терзать Линду расспросами о высших должностных лицах, и она выложила все!

– Ну, это же всем известно. Его так и прозвали – «фунт печенки». Вы представляете, они даже держали в штате специального сотрудника, чьей единственной обязанностью было четырежды в день наведываться на рынок за фунтом свежей печенки.

Зрители смяли полицейский кордон и, связав стражей порядка их же собственными ремнями, побросали их штабелями в угол. Телевизионщики орали на демонстрантов, путавшихся в проводах.

Сенатор Ролингс сел, положил голову на руки и беззвучно плакал. Мисс Гудбоди непринужденно болтала с одним из сенаторов; в конце концов тот обнял ее за талию и повел к служебному выходу. За ними потянулись остальные члены подкомитета. Мать Ксавьеры с трудом протиснулась к дочери и стиснула ее в объятиях.

Шум в зале начал понемногу стихать. Одни устали и присели отдохнуть, другие вспомнили о других слушаниях, проходящих в этом здании, а демонстранты, убедившись в том, что конфликт исчерпан, собрались в кучку, чтобы выработать дальнейший план действий и развернуть другие лозунги. Репортеры спешили обработать полученную информацию; их место занимали только что прибывшие, и Линде приходилось вновь и вновь распространяться о своих злоключениях.