Похищенная (СИ)

— Мне жаль, Лалит, — его привычно тихий голос не сразу вывел меня из раздумий, и я, непонимающе нахмурившись, посмотрела на него. Он показал взглядом на мою ногу, а потом завис им на моем лице, будто извиняясь за то, что со мной случилось.

— Ты оставил меня с ним.

— Знаю.

— Он мог убить меня.

— Мог.

— Твою мать, ты же обещал. Обещал, что поможешь мне, — я говорила это эмоционально тыкая в его сторону пальцем, не сдерживая слезы и не собираясь уступать. Блядь, я не отступлю, пока этот засранец не объяснит мне каждый свой поступок, начиная с той гневной вспышки в отеле и заканчивая этим непонятным для меня лицемерием. И что-то подсказывало мне, что он тоже не отступит, уйдет от ответов, так и не раскрыв истину.

— Я лишь воспользовался ситуацией. С ним у тебя было больше шансов доехать до Детройта. Как видишь, я оказался прав, — Николас слабо улыбнулся, наверняка имея в виду свою рану. — Дейви нас сдал, и я не обвиняю его, — словно предугадывая мой последующий вопрос, произнес он. — У каждого свой порог боли.

Я изумленно открыла рот, в полной степени осознавая смысл его слов.

— Боже мой, его пытали?

— Не исключено, — сдавленный стон Николаса резанул по ушам, и я с беспокойством взглянула на него. Казалось, он едва держался в сознании — уж слишком часто жмурился и сильно сжимал руль, отчего вены на его руках то и дело вздувались, говоря о его напряжении.

— Тебе нужно в больницу.

— Нет времени.

— Блядь, ты можешь умереть, Николас.

— Мы успеем. Окленд-авеню. Осталось немного, — его фразы были обрывочными, речь тихой-тихой, а решимость оставалась прежней, той самой, которой я восхищалась раньше и до сих пор продолжала восхищаться. Все-таки ты не такой уж и мудак, мистер сама привлекательность, потому что в итоге, несмотря на твой идиотский рискованный план, ты доставил меня до Детройта.

— Ты позволил мне усомниться в тебе.

— Так было нужно.

— Терять веру в людей так же страшно, как и последнюю надежду, Николас, — на этой фразе он перехватил мой печальный взгляд и несколько секунд не отводил глаз, мысленно со мной соглашаясь. Горечь ситуации зашкаливала, мы будто понимали друг друга без слов, и это была своего рода исповедь… прощание… конец нашей истории. Блядь, я не хотела об этом думать, не хотела омрачать предстоящую встречу с отцом унылыми мыслями о последнем свидании с мистером сама привлекательность. Ведь у нас все получилось, все получилось, все получилось…

— Прости, твоя жизнь важнее боли от разочарований.

— И это говорит человек, который хотел меня убить, — я неловко улыбнулась, опустив взгляд на свои руки, все еще имеющие следы крови, и с нетерпением ждала ответа Николаса, мечтая услышать истинную причину такого поступка. Ведь просто из-за денег так не рискуют, не рискуют ведь, правда?

— Может, я до сих пор жалею, что не сделал это, — чертов засранец улыбался, сквозь боль и обреченность, сквозь трагизм реальности, сквозь грязь нашей жизни. А я отчего-то точно знала, что он ни о чем не жалел, как и я кстати. Не жалела о том, что он, будучи подстреленным, залез в мою машину, которую я, наверное, так больше и не увижу. О том, что он впустил меня в свою квартиру, а значит, и в свой жуткий смертельный мир, ставший, пусть и не надолго, моим миром. О том, что я познакомилась с его человечностью тем самым утром в разрушенных катакомбах, когда он выстрелил в воздух, потому что не смог выстрелить в меня. О том, что он подарил мне надежду, правда потом забрав, но в итоге вернув ее обратно — в мое потрепанное жуткими событиями сердце, вновь нашедшее в себе силы верить. И сейчас оно трепетало от волнения, потому что мы все ближе и ближе подбирались к месту, стараясь не нарушать правила дорожного движения и не привлекать к себе внимания — любая задержка могла стать фатальной.

Знакомое здание появилось на горизонте огромной темной громадиной с мертвыми и пустыми окнами. Все в стиле дотлевающего Детройта: обшарпанная штукатурка, кое-где разбитые стекла, изрисованные граффити стены. Пугающий провал высоких дверей, скрытых в арочном проходе, напротив которого мы остановились.

— Это здесь? — с тяжелой отдышкой произнес Николас и тут же затих, обессиленно опустив голову на скрещенные на руле руки. Я испуганно дернулась к нему, опасливо прикоснувшись к его подрагивающей спине, и до боли прикусила щеку с внутренней стороны, чтобы не удручать и без того дерьмовую ситуацию своими слезами.

Потому что обретая одно я теряла другое, теперь, после всего произошедшего со мной, ставшее для меня не менее важным.

— Здесь. Николас, нам нужно в больницу, ты слышишь меня? — я слегка сжала его плечо, и он чуть развернулся ко мне, задумчиво разглядывая меня, не может быть, смеющимся взглядом.

— Сначала я сдам тебя твоему папаше, иначе ты сядешь на мою шею окончательно.

Все это была ложь, потому что и я, и он знали — он не протянет так долго.

Николас не мог ждать, и, как назло, поблизости от нас не было ни одной машины, указывающей на то, что здесь кто-то был, кто-то ждал, кто-то мог нам помочь. Быть может, папа еще не приехал, быть может, где-то задержался, быть может, сейчас он был всего в квартале от нас — я действительно в это верила, полностью уверенная в том, что мой отец сделает все, чтобы выполнить свое обещание. И если он сказал, чтобы я приехала сюда, значит так нужно и никак иначе.

Потому что он Нери, как и я.

— Я помогу тебе, Николас, — я вышла из машины как можно быстрей и с осторожностью открыла дверцу, чтобы успеть подставить плечо моему недоубийце. Он, выдохнув сквозь сжатые зубы, одарил меня недовольным взглядом и все-таки справился сам, правда немного пошатнувшись и прижав ладонь к ране. Его пистолет занял законное место за поясом джинс, и Николас неуверенными шагами пошел к двери, в то время как я, опасливо оглядываясь по сторонам, обняла себя за плечи и крепко зажмурилась.

Предательские слезы все-таки скользнули вниз, и я, пытаясь скрыть следы своей слабости, стерла их внешней стороной ладони — единственным местом, не имеющим присохшую пленку крови. В конце концов, все не так уж и плохо, ведь я, несмотря на все перипетии судьбы, была жива.

— Ты идешь? — Николас остановился перед закрытыми на кодовый замок дверьми и встал ко мне вполоборота, я же попыталась улыбнуться, хотя в свете загорающихся фонарей, нарисовавших мою тень на стене здания, он вряд ли мог это заметить. Я сорвалась с места, в считанные секунды достигнув его, и, чтобы хоть как-то раскрасить наступившую тишину, начала болтать историю этого места, когда-то выкупленного моим отцом специально для матери и юридически принадлежащего ей. Комплекс зданий, состоящий из заброшенных уже складов, на которые у моей матери были грандиозные планы, с главным административным сооружением, куда мы сейчас заходили.

— Этот дом папа подарил маме, когда она вдруг вздумала заняться искусством. Знаешь, сначала она рисовала пейзажи, может потому, что портреты у нее получались не очень. И, если честно, пейзажи ее тоже не отличались мастерством. Я помню, как любила наблюдать за ней, сидя на стуле возле окна и не пропуская ни одного мазка. Потом ей все это надоело, как-то в один миг, наверняка из-за жуткой критики, которая обрушилась на ее выставку, запомнившуюся как самое провальное мероприятие года, — я рассказывала это, поднимаясь по лестнице и терпеливо ожидая Николаса, неспешно следовавшего за мной. Вокруг был полумрак — света, попадающего в высокие окна на лестничной площадке едва хватало, чтобы рассмотреть ступеньки, дабы не промахнуться мимо них и не покатиться вниз. Николас опирался о перила, то и дело сгибаясь от боли, превозмогая слабость и упрямо следуя за мной, чтобы до конца удостовериться в том, что даже в шаге от места назначения я не вляпаюсь ни в какое дерьмо. Чертов джентльмен и настоящий мужчина. — Ее депрессия длилась недолго, и уже через некоторое время она решила заняться лепкой, даже организовала что-то наподобие школы, куда пригласила мастеров-скульпторов. Кажется, половина комнат здесь до сих пор завалена незавершенными скульптурами и брошенными мольбертами. А один из складов почти перестроен в танцевальную студию, которая тоже продержалась недолго. Знаешь, такое ощущение, что к чему бы она не прикасалась, что бы она не начинала, ничто не жило дольше, чем ее вдохновение, которое слишком быстро угасало. Она обвиняла в этом Детройт. Говорила, что умирающий город не может возродить жизнь.